Долгое счастливое утро - Наталия Соколовская

Из вагончика им навстречу выходит бригадир. Вид у него недовольный. Он кивает Динэре, дает подписать ей какие-то бумаги. Потом достает из мятой пачки папиросу, закуривает, оглядывает десятый «В», усмехается: «Работнички приехали». Тут вылезает вперед Байков и спрашивает: «А мусор-то где? » Бригадир смотрит на него как на придурка: «Да рядом, – и стучит по земле грязным кирзовым сапогом. – Отсюда семьдесят метров всего, – он бросает недокуренную папиросу и кивает в сторону вышки: – Пошли, на лифте прокачу». Десятый «В» на секунду задерживает дыхание, а потом с восторженным воплем устремляется к проему. «Погодите, – кричит бригадир, – учительницу свою забыли». Десятый «В» оборачивается и видит, что Динэра стоит на прежнем месте, как вкопанная. Наконец, она встряхивает головой и подходит к остальным. Выражение лица у нее странное. «Может, останетесь наверху, – спрашивает бригадир. – Если боитесь или плохо себя чувствуете». «Дети без меня не пойдут, я ничего не боюсь, – отвечает Динэра и ни к селу ни к городу добавляет непонятное: – Мне давно было нужно…»

Внутри вышки никакого лифта нет, а есть устройство вроде лебедки и деревянная клеть с низкими дверцами. Мигают лампочки на приборных щитках. Рычажки, кнопки, провода. «Ничего не трогать, слушать меня», – предупреждает бригадир, а молодой рабочий раздает десятому «В» рукавицы и каски.

Бригадир разбивает класс пополам, отодвигает задвижку, распахивает дверцы, и первая партия вместе с одним из рабочих и Динэрой заходят в клеть. Раздается громкий резкий звонок, похожий на школьный, потом еще, а после третьего клеть вздрагивает, скрипит и начинает медленно погружаться. Те, кто в клети, молча смотрят снизу-вверх, на тех, кто остался. Делается темно. Потом клеть проезжает первую лампочку, вторую. Это похоже на череду моментальных восходов и закатов. Лампочки тусклые, от одной до другой несколько метров. До земляных влажных стен можно дотронуться. Жаворонок закрывает глаза – это дает чувство защищенности – и пытается перевести глубину, на которую они опускаются, в дома. Если брать тот, в котором живет она, семиэтажный, получится три. Три семиэтажных дома, поставленных друг на друга. Перевернутый небоскреб. Движение клети похоже на страшный повторяющийся сон про лифт, когда, миновав нужный этаж и миновав последний этаж, кабина продолжает самопроизвольно двигаться вверх (или вниз) и движется до тех пор, пока спазм ужаса не прерывает сновидение.

Жаворонок вздрагивает, открывает глаза и оборачивается. Динэра стоит у края клети, вид у нее нелепый: каска съехала на лоб, в облике что-то угловато-подростковое, жалкое, губы сжаты. Она обеими руками держится за деревянную перегородку, отделяющую клеть от ползущих вверх стен, и смотрит себе под ноги.

2

Она стоит и смотрит себе под ноги, но не видит того, что искала. Ее белая ночная рубашка сливается с цветом снега. Сначала босым ступням больно, потом боль сменяется легким покалыванием, а потом Динэра перестает что-либо чувствовать. Она знает, что тут должна быть прорубь. Вчера она приметила это место недалеко от моста, где женщины полощут белье. Дом, в котором она живет, стоит у самого Днепра. Она запомнила: белые высокие дымы на том берегу, заиндевевшие деревья, закутанные в платки женщины, скрученное жгутами отжатое белье и темная лунка проруби.

Ночью, дождавшись, когда мать уснула, она встала, засунула под одеяло пальто, подоткнула края, чтобы стало похоже на очертания тела, и, стараясь не скрипеть половицами, выскользнула в коридор. Хозяйка с семьей спала на другой половине. В прихожую со двора ворвался пар, она быстро прошла сквозь белое облако и побежала к калитке. Снег излучал свет, впитанный из окружающей тьмы. По отлогому берегу она спустилась к реке и стала искать прорубь…

Три года назад, узнав, что отца исключили из партии, она подняла глаза от книги и сказала: «Если бы меня исключили, я бы покончила с собой». И продолжила чтение. Она все время читала. Даже в школе на уроках, сквозь щель в крышке парты. Ей было тогда тринадцать лет. Отца она обожала. Это он дал ей имя Динэра. Сын богатых рижских домовладельцев, он ушел из дома, чтобы воевать «за лучший мир, за святую свободу», чтобы строить справедливую жизнь, где не будет места угнетению человека человеком. Когда закончилась гражданская война, он приехал в Петроград, поступил в Военно-медицинскую академию, женился на своей однокурснице. Вскоре родилась Лидия, а через полтора года – Динэра. Жила семья в старом доходном доме в Аптекарском переулке, у Мойки, в крохотной квартирке, выгороженной из большой коммунальной, с отдельным входом через черную лестницу.

В самом конце двадцатых из Риги приехала сестра отца, познакомиться, наконец-то, с невесткой и племянницами и, возможно, уговорить брата вернуться с семьей в Ригу. Пятилетняя Динэра молчала на протяжении всего обеда, а когда за чаем красивая нарядная тётка пролила на стол капельку крыжовенного варенья, подняла от чашки прозрачно-голубые глаза и громко сказала: «Вам, буржуйке, не жаль нашей скатерти».

Вскоре после того, как отца забрали, мать в качестве административно-высланной уехала вместе с девочками в Оршу, к своим дальним родственникам.

Девочки не хотели покидать Ленинград. Они боялись, что отец вернется, а дома никого нет, и он не узнает, где их искать. Динэра верила, что скоро все разъяснится, те, кто несправедливо поступил с ее отцом – принесут извинения. И еще она старалась забыть выражение отцовского лица после ее слов про исключение из партии.

В Орше Динэра и Лидия пошли в местную школу. Обе принадлежали к числу так называемой неорганизованной молодежи, то есть не являлись членами комсомола. Обе подавали документы, но обеих не принимали. Прямо не говорили, что из-за отца, но это подразумевалось. «Неорганизованных» в школе было достаточно.

Лидия происходящее с ней и сестрой воспринимала внешне спокойно, полностью сосредоточившись на учебе. А Динэра отчаянно страдала. Любимой ее книгой была «Как закалялась сталь» трагического писателя Николая Островского. Ночью Динэра прятала книгу под подушкой, совсем как их деревенская нянька, которая так же прятала под подушкой толстую зачитанную Библию.

Больше всего Динэре хотелось быть внутри того геройского прошлого и того большого прекрасного будущего, частью чего был еще недавно ее отец и чем по страшному недоразумению перестал быть. Старшая сестра, видя терзания младшей, придумала написать письмо в Москву, в ЦК ВЛКСМ. «Можем ли мы вступить в комсомол, если наш отец арестован органами НКВД? » – вот что было в этом письме. Через месяц пришел ответ: «Поскольку тов. Сталин сказал, что сын за отца не отвечает, вы можете стать членами ВЛКСМ». С этим ответом сестры отправились в местный райком комсомола, и, наконец, вопрос их приема был решен положительно.