Долгое счастливое утро - Наталия Соколовская

Дома Динэра допоздна сидела в темноте, забравшись с ногами в старое кресло, и смотрела на огонь через раскрытую дверцу печки. В этом сомнамбулическом состоянии заставала ее вернувшаяся с работы мать. Динэра терла глаза, чтобы вернуться в настоящее время.

День за днем она пыталась восстановить события трехлетней давности. В тот год по радио с утра до ночи звучали стихи Пушкина вперемешку с призывами расправиться с врагами народа. Отца демобилизовали. Динэра вспомнила, как он отпарывал с гимнастерки знаки отличия военврача 1-го ранга. Из академии он перешел на работу в обычную районную поликлинику, невропатологом.

Теперь он больше времени проводил дома. По вечерам сидел с девочками на диване, читал наизусть своего любимого Некрасова. «Плакала Саша, как лес вырубали… Не деревья, а люди… Трупы деревьев недвижно лежали… В ком не воспитано чувство свободы, тот не займет его; нужны не годы – нужны столетия, и кровь, и борьба, чтоб человека создать из раба…» Слова отец произносил тихо и твердо.

Последнее лето, проведенное ими вместе, опять стало временем всенародного ликования: Чкалов совершил свой знаменитый беспосадочный перелет через Северный полюс в Америку. Вместе с отцом девочки ходили на площадь Урицкого, где был большой праздничный митинг, посвященный этому событию: макет самолета с надписью на фюзеляже «Сталинский маршрут», ликующая толпа, портреты вождей и летчика Чкалова, песни… Динэре казалось, что отец участвует в общей радости, на глазах его она видит слезы и думает, что скоро все объяснится, обидчики отца поймут свою ошибку и жизнь войдет в прежнее надежное русло.

Осенью начались долгие телефонные разговоры, после которых отец быстро-быстро ходил по комнате, а однажды остановился, протянул перед собой руку и сказал: «Пусть бы лучше пальцы жгли, чем пытать своими вопросами».

…Динэра смотрит на огонь. Это помогает сосредоточиться и вспомнить главное. Она знает: было среди того, что отец читал им с сестрой в те последние осень и зиму, что-то главное, прочитанное совсем специально… Специально для нее, Динэры. Теперь ей кажется, что это были строки из пушкинской «Полтавы». Нет. Не кажется… Так и было… Она видит, как наяву, их обеденный стол, круг света под абажуром, сцепленные на скатерти руки отца и слышит его голос, произносящий слова Кочубея о чести: «Клад этот пытка отняла…»

Она встает с кресла, почти машинально берет с полки книгу, читает, и вдруг понимает, какие слова были на самом деле самые важные, и сердце ее сначала останавливается, а потом начинает колотиться с бешеной силой. Это похоже на озарение. Вот для чего отец читал тогда «Полтаву»! Он хотел, чтобы и до его дочери дошли слова, обращенные к дочери казненного Кочубея: «…ты не в пустыне… ты знать должна…»

Отчаянье душит Динэру. Она винит себя в слепоте, в преступном непонимании происходящего. Мысль, что она сама впустила в дом людей в фуражках с синей тульей, приводит ее в ужас. …Был вечер, семья только отужинала, когда раздался звонок, и она, младшая, побежала открывать. Вошли трое военных, с ними двое соседей-понятых. Соседи смущенно стояли в стороне. Отец молча наблюдал за происходящим.

Один из военных достал из буфета коробку конфет с иностранной надписью. Динэра выступила вперед и звонко отчеканила: «Мы это в Елисеевском купили, на Новый год! » Конфеты присоединили к конфискованным книгам и бумагам отца.

Когда обыск закончился, старший военный велел принести теплые вещи. «Это понадобится», – сказал он. Теплых вещей кроме свитера, привезенного в подарок сестрой десять лет назад, у отца не было, он всегда ходил в шинели. Отец начал застегивать на руке часы. «Зачем они вам? » «Чтобы ориентироваться во времени», – ответил отец. «Это не понадобится», – улыбнулся военный.

Отец двумя пальцами прижал крышечку циферблата к столу и подвинул часы в сторону Динэры, она видела, как рябью пошла тонкая скатерть. Потом отец попрощался со всеми и ушел.

…«Ты не знаешь меры…» – говорили Динэре мать и сестра. «Ты не знаешь меры…» – говорили Динэре в школе. Она не знала меры, и она решила умереть. И тогда она приметила прорубь, где женщины полоскали белье. Ей хотелось исчезнуть, чтобы вместе с ней исчезла ее боль. Все должно было случиться, как с человеком по имени Иона из сказки, которую в детстве читала им с сестрой нянька. Родители допоздна задерживались на работе, а нянька, укладывая девочек спать, читала им старую книгу, которую хранила под подушкой: «Ты вверг меня в глубину, в сердце моря, и потоки окружили меня… и волны Твои проходили надо мною… Объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня…» Это было прекрасно, величественно, это избавляло от боли.

…И вот она стоит босиком на льду, пытаясь найти замерзшую прорубь.

Не чуя под собой ног, Динэра вернулась в дом, вытерла на полу мокрые следы, тихо прошла в комнату и легла. Она думала, что получит воспаление легких и хоть так, наконец-то, умрет. Но она даже не простудилась.

А двадцать второго июня началась война. На следующий день Оршу уже бомбили. Динэра с матерью уехали из горящего города за несколько часов до оккупации. Через месяц они оказались в казахстанском Уральске. Летом сорок второго сестра вызвала Динэру в Саратов, где с февраля находилась в эвакуации вместе с ленинградским университетом. Еще до войны Динэра решила поступать на филологический…

Фронт был почти в четырехстах километрах от Саратова, в Сталинграде. Иногда Динэре казалось, что она видит дальнее зарево и чувствует, как дрожит земля.

Наконец, начались занятия. Совсем рядом шли кровопролитные сражения, а тут, в стенах старого саратовского университета, словно очерченные магическим кругом, читали свои лекции по русской литературе ленинградские профессора Алексеев, Гуковский, Бялый… изо дня в день, изо дня в день, как заклинание, будто от этого зависел исход войны.

Чем ближе была зима, тем явственней Динэра ощущала на своей коже горячий воздух, идущий со стороны фронта, из поволжских степей. Он был наполнен запахом гари, проникающим в кровь. Тогда же она записала в дневнике: «С некоторых пор меня начала мучить мысль, что сижу я в Саратове, как-то пристроилась, успокоилась. Когда кончится война, не прощу себе того, что не сражалась. Я хочу иметь возможность уважать себя…»

Да, успокоение – странное – действительно пришло. Но оно не было связано с условно безопасной и условно сытой жизнью в эвакуации. Когда Динэра сумела разобраться в себе, то поняла, откуда взялось это чувство: теперь она знала, кто враг. Теперь, на войне, враг, с которым нужно и можно бороться, был очевиден. Война разрубила все узлы и принесла облегчение.