Дорогая Эмми Блю - Лиа Луис

– Да ладно, ты всё равно бы не выбрал этот костюм, – я устраиваюсь поудобнее на мягком пуфе.

– Вот и нет, выбрал бы именно его. Если бы не ты.

– Ты был вылитый Визгун! – возмущаюсь я. – Ты хотел от меня честности, вот и получи. Давай поживее, Моро!

Занавеска вновь отодвигается в сторону.

– Не-а, – он ухмыляется. На нём только джинсы, и, хотя за четырнадцать лет, что мы знакомы, я видела Лукаса разной степени раздетости – по большей части пьяного, рыдающего и блюющего во всевозможные ёмкости (унитазы, пластиковые пакеты, шляпы, ведро для мытья пола), моё лицо мгновенно вспыхивает. – Господи, ну тут и пекло, – он берёт рубашку, начинает застёгивать пуговицы.

– Больше ничего не хочешь примерить? – я старательно отвожу взгляд, делая вид, что меня очень интересует безликая гардеробная, люминесцентные лампы, ковёр и – ах, какие удивительные стальные балки!

– Думаю, с меня хватит, – говорит Лукас. – К тому же Мари хотела видеть меня в белом, и сама понимаешь, как я к этому отношусь…

– И как ты к этому относишься?

Лукас смотрит на меня, застёгивая пуговицы на груди.

– Не знаю, – его глаза блестят. – Но мы все знаем, как ты к этому относишься.

Несколько минут спустя, пройдя через раздвижные двери торгового центра, мы выходим на теплый соленый воздух Берка, приморского города с самым большим пляжем, который я видела в своей жизни. Я давно сбилась со счёта, сколько раз мы сюда приходили. Ужины, походы по магазинам, бутерброды с дымной ветчиной и сливочным эмменталем, разговоры. Лукас то и дело останавливался, чтобы указать на что-нибудь уникальное: материалы, используемые при строительстве виллы, резьбу пятнадцатого века на каменной балке церкви. Крошечные кусочки красоты, мимо которых остальные могли бы пройти и не заметить.

– Архитектор – это же не настоящая профессия? – спросила Рози на прошлой неделе. – То есть, я имею в виду, их показывают в разных фильмах, но не представляю, чтобы кто-то в самом деле этим занимался.

– Интересная логика, – удивился Фокс. – Может, тебе перестать встречаться с одними только механиками и теми, чья работа связана с отходами жизнедеятельности?

– Что? – Рози удивлённо посмотрела на меня. – Эмми, мне кажется, он опять говорит по-латыни.

Отец Лукаса – тоже архитектор, и я часто думаю, хотел ли он пойти по стопам отца или впитал его любовь к дизайну и структуре с таких ранних лет, что невозможно понять, врождённая это любовь или тщательно культивируемая. Жан решил, что Лукас пойдет в архитектурный, задолго до того, как Лукас определился, точно ли хочет туда поступать. Сказал ему, какие сдавать предметы и на что сделать упор. Жан такой.

История людей – это, как правило, история их успехов. И хотя я часто беспокоилась, что Лукас думает обо мне – рабочий класс, мать-одиночка, возможность позволить себе лишь один год учёбы в колледже и лишь одно яйцо на завтрак – он и его отец, как следует его подгонявший, давали и мне силы двигаться дальше. Да, я не смогла оплатить второй год колледжа, но я нашла в себе силы продолжать учиться, потому что учился Лукас. Я нашла их, несмотря на одиночество, несмотря на Джорджию, несмотря на слухи обо мне и мистере Моргане, потому что Лукас сказал мне, что будущее стоит того, чтобы на него работать. Человек, который мог так ясно видеть свои перспективы, помог мне сквозь туман разглядеть мои.

– Ты где, Эмми Блю? – Лукас смотрит на меня. Мы медленно бредём под солнечным светом. Он часто задаёт этот вопрос, иногда в эсэмэсках, причём пишет мои имя и фамилию с маленькой буквы, ужас! Иногда он хочет знать, где я нахожусь физически, если я, например, не отвечаю на звонок или пару дней не подаю никаких признаков жизни, но чаще – когда я молчу, потому что мои мысли где-то витают, и он хочет спустить меня с небес на землю. – О чём задумалась?

– О еде, – я улыбаюсь. – Я думаю о еде.

– Тогда тебе понравится место, куда мы идём обедать. Они готовят картошку, похожую на ту, что мы жарили у тебя. В твоей столетней фритюрнице. Вот почему мы туда идём.

– Господи, я скучаю по той фритюрнице, – я вздыхаю.

– И я скучаю по твоей фритюрнице. И твоей картошке.

– Почему мы так давно её не жарили?

Лукас пожимает плечами, спрятав руки в карманы.

– Не знаю, Эм, – говорит он. – Наверное, у меня просто ни на что не хватает времени. Жизнь, работа, повышение, вот это вот всё. Иногда довольно хреново быть взрослым, да?

Я смотрю на его светлые волосы, которые в солнечных лучах кажутся белыми, как сахарная вата. Я любила их укладывать, когда мы были моложе. Я сидела на диване, а он – на полу, между моих ног, прислонившись к дивану спиной, и мускулы его широких плеч были видны сквозь футболку, а я заплетала его волосы и брызгала на них водой из пульверизатора. Он смеялся, не отрываясь от телевизора, и говорил: «Сделай меня красавчиком, Эмми Блю, на меньшее я не согласен». Его брат Элиот однажды заявил ему: «Ты похож на нашу старую соседку Летицию», – а Лукас схватил зеркало, посмотрелся и сказал: «Блин, и правда! Ну привет, Летиция, хочешь перепихнуться? » В моих воспоминаниях с ним небо всегда ясное, а солнце – яркое, даже если на самом деле это было не так.

– Картошка из моей фритюрницы восьмидесятых годов – так себе причина, чтобы не взрослеть, Люк.

– Да я знаю, но просто… – он достаёт руку из кармана, проводит ей по волосам. – Порой я скучаю по тем временам. Ведь и ты скучаешь, правда? Мы были такими юными, глупыми, пьяными, и ты будила меня, жарила яичницу, и картошку, и покупала такой толстый белый хлеб в странной не то булочной, не то службе заказа такси.

– У Неда, ага.

– У Неда, – Лукас хохочет. – Старый добрый Нед, неспособный определиться с профессией.

– А помнишь, каким кетчупом мы всё мазали? Дешёвым и радиоактивным!

– Ага. Уксусным. Вот уж дикое дерьмо!