Странная птица - Джефф Вандермеер

Она испытала тот же ужас, что и Морокунья, когда Компания создала псевдо-Мордов – медведей обычного размера, что выглядели совсем как он и были такими же агрессивными и сильными. Разве что летать не умели. Как мало времени понадобилось Морокунье, чтобы и на них найти свою управу! Птица чувствовала, что ее губительница питает к Компании – или к ее пережиткам, раз уж на то пошло, – нечто среднее между любовью и ненавистью. Птица понимала – Морокунья сделает все, чтобы захватить город. Рискнет чем угодно, ибо такова ее судьба, в том она правомочна, пусть даже и лишь в своем представлении. Птица замечала, что в своей одержимости захватом власти в городе Морокунья беспросветно одинока, пусть даже на ее стороне и выступали многие.

К тому времени передатчик-маяк внутри Птицы почти не давал сигнала, его пульс стал нитевидным, прерывистым. Порой Птица пробуждалась ослепшей, и лишь только подкожные инъекции неизвестных веществ, которые делала Морокунья, приводили ее в шаткую норму. Она почти забыла, зачем ей этот маячок. Когда-то компас тянул ее на юго-восток, но и о том Птица уже не помнила.

Наконец настало время, когда она отринула себя настолько, что даже покой сделался непереносимым. И только слабое биение напоминало о существовании маячка, связывая ее с какой-то другой жизнью, но она даже жалела, что ее губительница не извлекла маячок сей на самом начальном этапе ее перекройки.

Синий Лис

И все-таки. Все-таки. На том не кончилась ни ее история, ни даже ее жизнь. Пришел час, и Странная Птица услыхала в своей голове суетливый перестук быстрых лап.

Знаком был запах. Знаком был и зов, обращенный к ней, к ее внутреннему компасу – тлеющему, как лучина, медленно остывающему. Деревья на острове перевелись, он оброс со всех сторон коркой льда и лежал теперь не в океане, а посреди огромной шахматной доски. Звери, занявшие позиции на клетках, тоже оледенели. Даже неприхотливых крокодилов – и тех сковала морозная агония.

Память теперь подводила Странную Птицу. Она больше не могла живо вообразить Санджи. Старик на пару с Чарли Иксом крался по дальней теневой стороне острова. И Птица не могла удержать этих двоих от приближения.

Но откуда-то издалека продолжали доноситься такие звуки, будто кто-то роет землю и царапает что-то твердое когтями. Голова Синего Лиса, точно солнце, парила над островом, и взирала милостиво сверху вниз, и дарила свет – едва ли производимый ею самой по себе. Что в голове той было нового? На самом дне глаз Лиса виднелась стая совсем других лис, весьма похожих на тех, что обитали в дюнах позади тюрьмы Старика.

Синий Лис взлаивал, повизгивал. Его речь не отличалась членораздельностью, но суть Странная Птица все равно уловила.

Помочь мы тебе не сможем. Но если хочешь – будем следить за тобой, пока компас еще работает. Он перестанет посылать сигналы, когда ты умрешь. А ты сейчас – на грани смерти.

Вместе с этим посланием Птица получила галерею образов, по которой ей пришлось проскользнуть, чтобы узнать, как проходила лисья борьба с Компанией, как был спланирован и осуществлен побег, как лисы навещали город и спасались бегством от Морокуньи. Чтобы эту мозаику сложить, потребовалось время.

Понимаешь теперь?

Той лунной ночью в тюрьме Старика Странная Птица пустила их в свой разум, но на самом деле они никуда не уходили. Значит, следить – следили, а помочь не могли. Ну и какой от них прок? Никто не мог ей помочь… но, возможно, простого наблюдения было достаточно – ведь они сказали, что при поддержке связи с ее стороны всегда смогут отыскать ее. И если она пустит их в свое сознание – сигнал окрепнет. Не умирай, голосили лисы, пусти же нас.

– Да, – ответила Птица. – Да, я поняла. – Тут осознала она, что кое-что хорошее, кое-что сокровенное все же задержалось в ее памяти – образ лис, играющих в дюнах.

И тогда ледяная корка, сковавшая остров, растаяла, Чарли Икс и Старик отступили, а клетки шахматной доски с мрачными фигурами погрузились в океан. Синий Лис улыбался ей с небес, согревая замученную пропащую птичью душу.

Когда Морокунья начала осуществлять свои воинственные планы по захвату города, Странная Птица чувствовала лис неподалеку, заселивших заново здешние руины. Незримые пушистые инсургенты замышляли что-то в пустыне и сновали с довольным тявканьем тут и там – потому что это было весело, и они были свободны. Своим танцем они рассказывали о городе и об его освобождении. О том, что не дари им борьба эту свирепую радость, они бы жались друг к другу в страхах и сомнениях.

Птица поверила им, когда увидела, как Морокунья в битве с армиями Морда однажды проиграла – и даже лишилась базы-обсерватории. Она отступила под землю и принялась за переработку верных голодранцев в устрашающих монстров-солдат – переработку жестокую и безрассудную. Но войско Морда состояло из хищников, чьи намерения были несомненны, чья кровожадность не подлежала обузданию. В стремлении искоренить новых мутантов на службе у Морокуньи они были на редкость методичны – пожирали даже трупы, дабы добыть питательные вещества из мозговых костей.

Морокунья тогда замкнулась, посуровела, ушла куда-то в себя, сделалась непривычно подозрительной. Со своим плащом за плечами она металась от места к месту, не обременяясь даже быстрыми сборами, и никогда не оставалась на ночлег в одном и том же месте.

Она все чаще разговаривала со Странной Птицей, не ведая, что та предает ее одним только своим существованием.

– Их чудовище бродит по городу, сеет хаос, но я позволю Морду разобраться с ним. Их чудовище молодо и знает так мало. – Странная Птица знала, что речь шла о так называемом «творении Вика», о Борне, о том, кого Рахиль держала рядом, о существе, что могло менять форму и размер, заставляя Морокунью относиться подозрительно даже к самым доверенным помощникам среди детей. Теперь она устраивала им дотошные проверки перед аудиенциями и даже порой колебалась, прежде чем надеть свой живой плащ.

– Морд, верно, устал, и не столь прям, как раньше. Я одолею его, просто переждав, – говорила Морокунья, и по ее озадаченному тону Странная Птица понимала, что Компания, а вовсе не Морокунья, лишила Морда способности летать, и что его опустившийся до земли и к ней отныне привязанный гнев обращен вовсе не к тому врагу.