Тринадцать секунд - Кирилл Берендеев

– Всегда готов.

– Вот и умница. Как только тебе сообщат об уходе Щукина с работы, немедленно срывайся и подъезжай к его дому. Дождешься, пока столоначальник уедет, подожди для верности еще с четверть часа и начинай действовать. Замок ты знаешь. И будет тебе счастье, – с улыбкой добавил Стас, закуривая еще сигару и постукивая пальцами по жестяной коробочке. А затем лицо его изменилось. Он заговорил как бы с красной строки: – Теперь про Окунева. Бардака не устраивай, ничего не кроши, не роняй, вот разве только, что он сам тебе сказал, насчет безделушек на секретере. И если найдешь фото жены – оскверни.

– Это жестоко, – мрачнея, ответил я.

– Да. Зато действенно. И хватит за них переживать, оба того не стоят, – я кивнул не очень охотно. – Особенно столоначальник. Признаюсь, я и заварил всю эту кашу не только ради тебя… нет, ради тебя тоже, но и по собственным соображениям. За своих товарищей, – он не договорил, нахмурившись. Примерно такое выражение лица было у пленного коммуниста на допросе на картине Иогансона. – Окунев вряд ли тебе доверяет, так что принеси ему пару безделушек напоказ, кстати, проследишь за его реакцией. Полагаю, ими он будет доволен, – я хотел высказаться, но Стас не дал мне слова молвить. – Главное, все время будь в перчатках, даже если Окунев станет настаивать.

– Это вряд ли.

– И если все пройдет удачно, с тебя бутылочка «Дом Периньон».

– А только говорил, за идею и за своих товарищей работаешь.

– Ну, на подобное идея не распространяется, – Стас хохотнул и снова хлопнул меня по колену. – Я завтра с тобой еще свяжусь. Особенно, если что еще узнаю. Но в любом случае – в указанное Окуневым время к Щукину ни под каким предлогом не заявляйся.

– Но мы…

– Я не уверен насчет его прогулок, тут может быть какой-то подвох. Завтра мне принесут новую информацию – тогда и скажу с уверенностью. А напоследок замечу – больше одного дня Окунева не бойся. И то только в том случае, если придешь к нему пустым. Все, плеваться не будем, у меня в горле пересохло. Будь друг, принеси бутылочку пива, и можешь быть свободен. А то в моем балахоне что-то жарковато.

Я купил ему пива в ларьке, на прощанье мы помахали друг дружке – народ только шарахался в стороны от наших жестов, – и расстались. Я уже совсем уходил, когда заметил, как к этому человеку без определенного места жительства (довольно точное определение, Стас с жительством никак не мог определиться, скрываясь от заинтересованных в его поимке лиц) подошла сердобольная тетушка и отвалила червонец, настоятельно порекомендовав последний раз поправлять здоровье и завязывать уже с этим.

В среду он сам позвонил мне в обеденный перерыв и довольно весело сообщил, что дело на мази. Сведения о каждодневных прогулках Щукина подтвердились, вот только прогулка эта оказалась на полчаса короче, иными словами, Окунев действительно мог меня подставить.

– И кстати, не зря я вчера бомжевал с тобой. Очень интересный разговор поимел с приятелем, он в соседнем с Щукиным доме живет, сообщил занятную подробность. Оказывается, столоначальник сдавал свою парадную форму в прачечную, с настоятельным требованием почистить ее к четвергу. Видимо, готовится не на шутку и все свои форменные безобразия форменным образом прикрыть хочет.

– У тебя просто везде свои люди, – несколько ошарашенный новостью, пролепетал я.

– Не совсем. Просто приятель стакнулся с Щукиным, когда ходил получать рубашки. Видимо, тот не только деньги, но и мундир хочет отмыть, – съязвил Стас. И тут же добавил: – Да, что-то я строг к нему, определенно сегодня строг. Стал ядовитый, прям как Ленин в Разливе. Скоро «Записки постороннего» от меня дождетесь.

Мы побеседовали еще немного, покуда Стас не спохватился, заметив предупреждение телефона о сильной усадке его аккумуляторов, и на этой не сильно мажорной ноте поспешил распрощаться.

Все оставшееся время я ждал, позвонит ли Окунев с радостным сообщением о крупной взятке, получаемой назавтра Щукиным, а между делом, просто волновался, предвкушая особенности предстоящей операции. На мое счастье, Окунев не позвонил, видимо, слухи до него не докатились, мне оставалось для успокоения собственного организма выпить валерьянки на ночь и спокойно спать мертвецким сном, пропустившим будильник и позволившим впервые опоздать на работу.

На работе, однако, мандраж навалился с новой силой. Я допустил несколько глупейших ошибок при составлении одной программы, и покуда выяснял, откуда взялись эти неправдоподобно глупые ляпы, проникся веселым настроением язвивших надо мной коллег. А затем позвонил дежурный дворник – и все накатилось с новой силой. «Объект сел в машину вместе с коричневой папкой и в настоящий момент отъезжает», – получив эту информацию, я бросился к шефу, сшибая всех на своем пути и внося разруху в интерьер, дабы отпроситься до конца дня.

Все необходимое для работы было давно заготовлено и лежало в ящике стола; оставалось, получив долгожданное добро, собрать инструменты и отправиться на улицу Молодого. Где до поры, до времени и затаиться. Машина Щукина, непрезентабельная «десятка» вишневого цвета, стояла у входа, ее приметы, в особенности поцарапанный левый бок, выдал Стас, послав снимок по электронной почте. Теперь я мог лицезреть последствия неудачной парковки авто столоначальника, сидя на лавочке, специально поставленной возле пивного ларька и отчасти скрытой со стороны подъезда разросшейся волчьей ягодой.

Я проторчал на ней около получаса, и в ожидании ухода Щукина таки вынужден был выпить пива. А то школьники, то и дело утыкающиеся в окошко за новой порцией, и старушки, собирающие за ними бутылки, стали странно коситься на молодого человека, сидящего подле источника, но к нему не припадающего.

Когда бутылка подошла к концу, я услышал хлопанье железной двери, зубовный скрежет автомобиля, снимаемого с ручного тормоза. С моего места было прекрасно видно, как человек, похожий на фото, присланное Стасом, и совершенно без папки, сперва упихивается со скрипами сиденья в машину, а затем, значительным усилием мускулов, снимает ее с нейтрали и выводит со двора. Все эти действия Щукин проделал с таким трудом, что я поначалу предположил о совершенной непригодности к перемещениям его «ласточки», но затем понял – он нервничает столь же сильно, как и я. На некоторое время он задержался, у самого выезда со двора, но переборол себя и отправился навстречу судьбе и комиссии.

Я отправил СМС дворнику «Выехал, встречайте», а затем посидел еще некоторое время, удивляясь про себя, как человек, только что получивший шестьдесят тысяч «зеленых», и получавший ранее суммы столь же значительные, способен вести столь убогую жизнь. К этому времени истекло четверть часа, положенные на теоретическое возвращение Щукина, машина не появилась, я поднялся со скамейки и на ватных ногах потопал к подъезду.

Обычно дежуривших у подъезда бабулек не наблюдалось, скорее всего, в это время они кормили обедом еле загнанных по домам внуков, тот поглощался с неимоверной быстротой и недовольной миной при слове «добавка». Время летних каникул кажется таким дорогим, каждая минута на счету, и ее, последней, всегда не хватает, это я знаю по своему опыту.

Я быстро добрался до квартиры Щукина, на ходу извлек отмычки и оглянулся в сторону вечно сидящей взаперти, как девица в тереме, соседки. Той слышно не было, я принялся за работу.

И замер. Меня ждало приятное изумление. Дверь оказалась открыта, несмотря даже на наличие «собачки» на замке – ее язычок совсем чуть-чуть высовывался из-за потертого дерматина в узкой, почти неприметной щели между косяком и самой дверью. Поразмыслив недолго, я пришел к выводу, что хозяин столь глубоко погрузился в невеселые мысли о визите комиссии, что выскочил из дому, не проверив, хлопнула ли за ним дверь. За него это сделал я, проникнув в квартиру, и тихо защелкнув замок – а то мало ли что.

Квартира предстала мне в чрезвычайно запущенном виде: в прихожей вешалка не вмещала одежду, кое-какая сложена на журнальном столике, ботинки летние и зимние вперемешку, стояли на давно потерявшим лак паркете. Рядом со столиком стоял неработающий холодильник, на нем лежала какая-то дребедень: разноцветные рекламные проспекты, конверты, тряпки от или для пыли. Обои в потеках, кое-где прорваны, но так и не заменены; в комнате, куда я приоткрыл дверь, хоть и почище, но старая мебель, в трещинах и царапинах, вытертый до основания палас на полу, стол, покрытый застиранной до невозможности скатертью, и засиженная мухами люстра, создавали такой убогий фон, что всякий, кто догадался бы войти сюда с намерениями, подобным моим, спешно бы ретировался.