Тринадцать секунд - Кирилл Берендеев

Впрочем, об убожестве жилища, равно как и обо всем прочем, я перестал думать, едва только увидел ту самую коричневую папку на середине стола. Подошел, открыл, заглянул внутрь. Сердце забарабанило подобно пулемету «Максим» – в папке лежали, небрежно засунутые, шесть пачек стодолларовых купюр, перевязанные в несколько слоев обычной резинкой.

Я проверил, уж не куклы ли это, нет, не куклы. Сунул папку под мышку, рядом с ней лежал позабытый мобильный телефон, тоже не бог весть что, у меня посвежее модель будет. Подарю Стасу, решил я, стягивая со стола мобильник, пусть немного утешится.

Затем я вспомнил про фотографии, стал искать их, но при беглом взгляде не увидел, тогда решил начать с сувениров на серванте. Одним из них была диорама: пластмассовая гондола на фоне венецианских каналов. Интересно, сам Щукин был там или это чей-то презент. Я упихал гондолу в карман куртки, побросал семь слоников на пол, но вот причинить им вреда не смог, они оказались весьма крепкими. Бросил следом шкатулку, она раскрылась, обнажая недешевую бижутерию, мельком я взглянул на нее, и в этот момент меня отвлекла одна странность, до сей поры удачно пропускаемая мимо сознания. А именно полковничий пиджак на спинке стула, с начищенными до блеска звездочками и щитами, и небрежно положенный на плечо синий форменный галстук.

Подойдя ближе, я отогнул пиджак – под ним оказалась белоснежная, пахнущая синтетическим морозцем, сорочка, на сиденьи стула лежали брюки, составлявшие полную форму. На них – часы «Касио» с календарем.

Я замер. Увиденное совершенно не укладывалось в голову. Я никак не мог понять, в чем же тогда уехал на работу Щукин. Ведь я же прекрасно видел этот самый наряд на нем, когда он упаковывался в «десятку» и тарахтел со двора. Или у него две формы? Но тогда зачем же вторая, столь же прилежно вычищенная и отглаженная, если только не….

Плеск воды, принятый мной поначалу за мытье соседки за стеной, равно как и голос радио, внезапно оборвались, перебив разом и одну из моих самых отчаянных мыслей, пришедших в голову за все время пребывания в квартире столоначальника. Прижав папку к груди, я механически сунул часы в карман и с сердцем, упрятавшимся в одну из пяток, выглянул в прихожую.

Дверь ванной оказалась приотворена. Будто завороженный я наблюдал за тем, как полоса света, все более расширяясь, захватывает пространство маленького коридорчика меж прихожей и кухней, освещая все новые доски паркета, пока не открылась полностью. Совершено бесшумно. А в проеме ее появился невысокий плотный мужчина в черных трусах, возрастом немногим за сорок, начинающий обретать брюшко, с вьющимися волосами, чуть тронутыми ранней сединой, и мокрыми от воды, – при этом лицом удивительно похожим на портрет, что прислал мне Стас.

Увидав меня в прихожей, мужчина замер, замер и я. Но лишь на миг, по прошествии которого я, уже как-то притерпевшийся за последнее время к самому невероятному развитию самых заурядных событий, потянулся к входной двери, а полковник Щукин стал нашаривать тапочки, все так же не отрывая от меня взгляда – не мог оторвать от столоначальника свой взор и я, выискивая «собачку» свободной рукой.

В этот миг, в кармане куртки заиграл мобильник, запев «Письма, письма лично на почту ношу…», возвещавший о приходе сообщения. Невольно мы оба вздрогнули. Рукой, сжимающей папку, я с трудом достал из кармана телефон, на экране коего прочел следующие строки: «Щукин куда-то делся. В РОВД его до сих пор нет».

В этот миг пальцы нащупали «собачку» я распахнул дверь, а столоначальник, окончательно придя в себя, нашарил тапочки, облачился в них, и грозно поинтересовавшись: «Ты куда? », метнулся за мной.

Пальцы Щукина хватанули воздух в сантиметре от филенки – я успел вырваться в предбанник и, оглянувшись, посыпался по лестнице сломя голову, понимая, что со столоначальником случилось действительно что-то из ряда вон выходящее, раз он вместо того, чтобы предстать перед комиссией в форме, торчал дома и в душе. Но самое главное, это неладное все усиливалось, по мере того, как я бежал по ступеням, в несколько шагов одолевая пролеты и все крепче прижимая папку к груди. Неладное это, происходившее с Щукиным, именовалось давно позабытым и только ныне проснувшимся милицейским долгом, причем силы преизрядной – повинуясь ему, Щукин в одних трусах и тапках рванул вслед за мной, позабыв обо всем, вплоть до того, какое воздействие он окажет на любого встречного. Эхо шлепков его ног по бетонным ступеням отдавалось с удесятеренной силой, заставляя меня ускоряться из последних сил.

Когда я достиг холла, в мозгу сверкнула спасительная мысль о черном ходе – и я бросился к второму выходу из здания. Спрыгнув с четырех ступенек входной лестницы, я увидел «десятку» Щукина, которую в данных обстоятельствах уж ни с чем не мог перепутать – она, будто нарочно, загородила мне проход. Пока, путаясь в кустах волчьей ягоды, я огибал злосчастный автомобиль, несуразная мысль, одна из тех, что всегда невовремя посещают мой разум, подсказала: столоначальник решил перед встречей с высокой комиссией последние грехи с себя смыть, вот и вернулся словно вор с черного хода.

А в это время владелец припаркованного на дорожке автомобиля, влекомый крепнущим чувством долга, уже выскакивал из дому, торопливо спускаясь по лесенке. И обогнув свою машину, бросился следом через пустовавшую на время обеденного перерыва детскую площадку.

Я прибавил скорость, пролетел вихрем мимо качелей-каруселей, нырнул в арку соседнего дома и устремился к переулку Морриса Коэна, рассчитывая, что Щукин выдохнется и отстанет. В том, что он не попрется в одних трусах и тапках в погоне за мной средь людских масс, как-то уже не верилось.

Однако, он так же, как и я, только прибавлял, метр за метром сокращая разделявшее нас расстояние. Чувство долга, подхлестывающее его ежеминутно, гнало вперед, мы проскочили переулок, и снова запетляли между домов, пробираясь дальше. Я пытался сбросить Щукина с хвоста, но он упорно не желал этого делать, словно чуя, куда сверну я в следующий раз, неуступчиво выбирал то же самое направление.

Так мы оказались в переулке Леонтины Коэн. Я бежал исключительно на морально-волевых качествах, не дававших позориться перед беспорточным милиционером. Выдыхаясь, я устремился сквозь плотный людской поток, неожиданно оказавшийся перед нами. Люди оглядывались на Щукина, но не более того, помешать ему и дальше совершать погоню никто не решился. Обнаглев от этой безнаказанности, столоначальник крикнул мне вслед: «Стоять! Милиция! », – чем преизрядно смутил всех, услышавших его. Более того, после этого вопля люди стали шарахаться от голоштанного Щукина, уступая ему дорогу.

Мы пробежали вдоль коротенького переулка Михаила и Елизаветы Мукасей и выскочили на улицу Зорге, примерно в ее середине. Выкрикнув свой призыв второй раз, и уже обратив на себя внимание правоохранительных органов, задумчиво покрутивших пальцем у виска, Щукин сбил-таки дыхание, поотстал, застряв за домом. А я бросился из последних сил по направлению к до боли знакомому зданию. Тому самому, где жил Окунев. Ни секунды не медля, пока Щукин еще не показался из-за поворота, я обогнул высотку, и влетел в подъезд – дверь оказалась распахнутой настежь и припертой к стене кирпичом, – рабочие выносили строительный хлам и искореженный их стараниями, обесчещенный унитаз. Я забежал в лифт, нажал кнопку пятого этажа, не обращая внимания на призывную ругань работяг, просящих погодить малость, и наконец, добравшись до пятого этажа и привалившись к стене, смог немного отдышаться.

Некоторое время я так и стоял у лифтов, восстанавливая дыхание и нервно вздрагивая едва ли не при каждом прохождении мимо меня одной из кабин. Потом, раз уж все так сложилось, решил позвонить Окуневу, – если он дома, можно избавиться от груза немедленно.

Я позвонил ему на мобильный – а то, если сразу в дверь, он может и не открыть. Мощный гул, словно от взлетающего самолета, проникший в уши сразу при соединении, заставил усомниться в целесообразности звонка.