Тринадцать секунд - Кирилл Берендеев

На этом месте я снова мог бы фигурировать в деле, однако оно снова повернулось странным образом – в Питере тамошние служители фемиды задержали Щербицкого, у которого обнаружили вещи из антикварного салона. Как Вовка ни изворачивался, но был вынужден вспомнить, когда и где взял их. Окунев же, не видя в злоумышленнике знакомых черт – он все рассчитывал встретиться со мной, не раз поминал меня к месту и не к месту нехорошими словами, впрочем, не только меня, но и родичей всего следственного отдела прокуратуры, ведущего его дело, – решительно покачал головой, не признавая в Щербицком своего человека. Вот именно в этот момент кто-то из следственного отдела вспомнил об отправленной за решетку банде подростков, которая тоже утверждала, будто начала свой преступный путь с того, что некто кудрявый и в очках намекнул им на квартиру Окунева. Когда старшему из компании предъявили фото Щербицкого, тот возликовал, возликовал и каждый из компании. И даже на очной ставке с Вовкой, как утверждалось, они продолжали упорно тыкать в Щербицкого пальцем.

И жена Окунева, Галина, тоже оказалась на черной скамье: салон красоты, в котором она работала, оказывается, во-первых, страшно экономил на электроэнергии, вернее, вообще не потреблял ее из положенных источников, а только от многочисленных велотренажеров и тому подобных устройств, установленных в физкультурном зале и подсоединенных через динамо-машины к энергосистеме дома. А во-вторых, владелица оного сама нашла для Окунева несколько перспективных клиентов, собственно, так он с ней и познакомился два года назад и сразу пошел в гору.

Одним словом, сели все. За единственным исключением в моем лице, и то, исключительно потому, что фемида повернулась ко мне тыльной стороной, занявшись другими людьми, давно требовавшими ее пристального внимания. Мне оставалось только дать себе зарок не встревать более в подобные истории, тем паче, что Стас, незадолго до конца судебного процесса, предложил неплохую работу в качестве ученика, поскольку он на сей раз укрывался от правоохранительных органов под видом художника-передвижника, очень быстро передвижника из города в город, к слову сказать. А рисует он действительно неплохо, особенно пейзажи и натурщиц – и на то и на другое, у него заказы на два месяца вперед. И зарок этот я себе дал. Вернее дам, вот только наступят холода, доберусь я до дачи Окунева и заберу не изъятое милицией в ходе следствия, особенно ту самую менору, коей я в свое время пытался от антиквара защищаться.

А уж после этого, сами понимаете, никаких авантюр. Слово.

Ежедневник на этот год

Мы еще остаемся в коконе света.

Когда он распадется (медленно или мгновенно),

Успеем ли мы вырастить крылья

Как у павлина ночи, покрытые глазами,

Чтобы устремиться в этот холод и тьму?

Ф. Жакоте

В этом городке мне оставалось провести последний день. Поезд уходил в восемнадцать тридцать одну, у меня в запасе оставалась уйма времени. Пообедав в одном из местных ресторанчиков, где народу всегда немного, а обслуживание великолепное, я решил немного пройтись. Поразмять ноги перед долгой тряской в «коше», ехать в котором предстояло часов шесть, не меньше, и то, если повезет, и машинист будет поторапливаться, опираясь на график движения, а не торчать перед каждым остановочным пунктом, мимо которого должно проехать на предельно возможной скорости.

Впрочем, я всегда спешу только забронировать места в гостинице. В город, куда увозил меня поезд, было необходимо пробыть некоторое время по работе, а потом лишь, переделав все дела, отмеченные в обоих пунктах пребывания, вернуться домой.

Ноги сами вынесли меня за черту города, неудивительно, – он невелик, да и расположен в окружении лесов. Мимо вырубки природоохранной организации, я и направил свои стопы.

Дорожка петляет, сперва асфальтовая, постепенно становится щебеночной, а затем, поплутав мимо вековых дерев и просто едва заметной тропкой. Еще несколько десятков метров – и она разбегается звериными тропами в разные стороны. Я повернулся и хотел возвращаться, как неожиданно услышал чьи-то шаги.

Выходит, не один только я любитель дальних пеших прогулок. Ко мне подходил немолодой мужчина, на вид лет сорок пять, в светлом костюме-тройке, поверх которого накинута ветровка компании «Адидас», и в черных, начищенных до блеска, остроносых ботинках.

– У вас закурить не найдется? – дойдя до той границы, с которой можно начать разговор, спросил он.

Я молча протянул ему пачку «Ротманс» с некоторым интересом разглядывая мужчину. Он поблагодарил, глубоко затянулся и выпустил в чистое небо струйку табачного дыма. Я заметил, как дрожат у него пальцы, цепко сжимающие сигарету, видно, курильщиком он был заядлым.

Я по-прежнему наблюдал за ним, не говоря ни слова и не трогаясь с места; возникло ощущение, будто нахожусь в музее, подле одного из экспонатов, взятым в кольцо низкими никелированными столбиками с протянутыми меж ними веревкой.

Докурил он исключительно быстро, легко отбросил обкуренный до самого фильтра «бычок» в сторону, в заросли боярышника и, заметив, что я все еще здесь, нахмурился, но тоже ничего не сказал, лишь поблагодарил кивком головы.

Именно в этот момент мне захотелось его убить.

Прямо так – вцепившись ему в горло или… у него же шелковый шарф вместо галстука, вот, потянуть за концы, сужая узел, наподобие аркана и….

От волнения у меня пересохло в горле. Чисто инстинктивно я обернулся, разумеется, никого, – кроме того человека, которого мне внезапно захотелось убить; кому еще в голову придет мысль забраться в этакую глушь?

Жуткое, ни с чем не сравнимое желание, оно как лесной пожар, охватило мозг, вцепилось в сознание, завладев им, одномоментно подчинило своей воле. Холодной, настойчивой, безразличной ко всему, кроме одного – действовать и исчезнуть по окончании безумного действия.

Да меня уже сегодня не будет в городе. Послезавтра я потеряюсь из виду вовсе… к чему все это, страхи, никчемные волнения, если нет свидетелей, нет… надо быть просто аккуратным и чисто довести дело до логического, разумного конца.

Логического, разумного ли? Кто это мне нашепнул, отчего в голове появилась крамольная богохульная мысль? Именно богохульная, ведь я покушаюсь важнейшую из Его заповедей. Жуткое желание преступить и – кажется, ничто и не в состоянии остановить его, точно набирающую силу в бездействии, в бесполезном ожидании лавину низменных, непотребных чувств, освобожденных невольным толчком мысли. Я не имею в виду, конечно, громы небесные и архангелов с грозными ликами, нет, нечто более обыденное, прозаическое, да появись сейчас здесь хоть кто-то!

Я не в силах сопротивляться, я молю о чьем-то вмешательстве, просто смешно. Самое смешное, что я держу в собственных руках, чашу весов жизни и смерти этого человека. Незнакомец, попросивший у меня закурить, не за сигарету же я собираюсь его убить. Я и себе не могу втолковать, зачем мне понадобилось, – а понадобилось ли вообще? – сводить его счеты с жизнью. Он мог бы протянуть еще лет тридцать при хорошем отношении к собственному организму.

А ведь страшно? Немного да, немного, я не понимаю своего состояния…. Только адреналин в крови да шум в ушах, должно быть так или, похоже, чувствуют себя все охотники. И какая-то странная радость, возбуждение от предстоящей игры.

Я назвал себя игроком, очень точное сравнение. Банальные фразы о суетности мира, о добре и зле неуместны, я позволил себе стать тем, кем, быть может, подсознательно мечтал быть с малых лет, кем, пусть и, не осознавая того, мечтает стать почти каждый из серой массы человечества. Вот так прикоснуться пальцами к чужой жизни, подержать ее нить в руке, подергать за нее….

Если не заговорит во мне совесть. Но она молчит, моя совесть, свернувшись в клубок, спит, точно котенок, утомленный игрой, и видит радужные сны о том, что он проснется и войдет в ликующий мир, и день принесет ему то, о чем он мечтает.