Если бы всё было иначе - Сара Эверетт

– Ладно, – наконец проговорила она, медленно приподнимаясь, чтобы сесть.

Я схватила со столика телефон и протянула его маме.

Когда она его брала, ее пальцы коснулись моих, и я подумала: как чьи-то руки могут быть такими холодными в середине лета?

– Мелани, привет!

Мамин голос звучал бодро и беззаботно, как будто это не она лежала в темной комнате – вероятно, много часов подряд.

– Да, я тоже. Хотела поздравить тебя с тем, что Люк окончил школу!

Я сидела в изножье кровати, прижав колени к груди, и слушала мамины реплики. Слушала, как она смеется и шутит в ответ. Этот трюк давался ей не всегда, но иногда она могла ненадолго притвориться, что с ней все хорошо. У мамы каким-то чудом получалось собраться, когда это было действительно важно для нее. Например, на работе или на родительском собрании – хотя это уже была папина территория.

Но я в сотый раз задавалась вопросом: зачем маме притворяться перед Мэл, которая знает обо мне гораздо больше, чем оба моих родителя, вместе взятые? Перед Мэл, которой известно обо всех тех днях, которые мама провела, не вставая с кровати, обо всех таблетках, которые она не хотела принимать, и обо всех врачах, к которым она отказывалась ходить. Кто бы мог подумать, что моя мама – офтальмолог по профессии – будет избегать медицинской помощи? Но она была из тех, кто считает, что лечение необходимо всем, кроме нее самой. А она-то просто устала, замучилась на работе или плохо чувствует себя из-за погоды. Или ей просто нужно побыть одной. Так мы и жили – с безымянным и бесформенным чудовищем, которое поедало мою мать изнутри.

Мама замолчала: теперь говорила Мэл.

Я сидела слишком далеко, чтобы различить слова, но слышала, что ее голос звучит серьезно и печально, словно мелодия в минорной тональности.

Пока она говорила, я почувствовала, как в кармане джинсовых шорт завибрировал мой телефон.

Это была СМС от Люка.

Почему ты ушла?

Люк редко отправлял мне сообщения, а если и отправлял, они меня скорее расстраивали. Он писал полными предложениями, всегда ставил знаки препинания и никогда – смайлики. Тон получался весьма агрессивный.

Но обычно я понимала его достаточно хорошо, чтобы видеть, что он не сердится.

Но в тот вечер он и правда мог сердиться. Как минимум он был сильно озадачен.

Я подумала, не написать ли ему правду – что его брат попросил меня уйти, – но не смогла себя заставить. С Роуэном что-то творилось, и я чувствовала, что должна его защитить, хоть и не была уверена, заслуживает ли он этого. Если бы я рассказала Люку о произошедшем, он решил бы поговорить с Ро, и тогда Ро… кто знает, как бы он поступил?

У меня были дела, про которые я забыла, – написала я в ответ. Я понимала, как невразумительно это выглядит, но ничего лучше в голову не пришло.

Они не могли подождать? – тут же пришло сообщение Люка. Я помимо воли ощутила мрачное удовлетворение – по крайней мере, он не считал, что мне не место в их доме.

Я не была идиоткой. Благодаря темнокожему отцу и светлокожей матери я стала счастливой обладательницей смуглой кожи и копны кучерявых волос. Родители Мэл приехали с Филиппин, и, возможно, изначально нас сблизило именно это – в нашем городке, где жили в основном белокожие люди, мы обе выделялись из толпы. Тем не менее, я была совершенно на нее непохожа. Как и на Люка с Ро – ее мальчиков с волосами, черными как вороново крыло, которые были едва ли не на целую голову выше всех остальных. Взглянув на нас четверых, никто не принял бы меня за их родственницу, но я всегда знала – по крайней мере, мне так казалось, – что внутри мы очень похожи. Мы выбрали друг друга – мы с Люком, Ро и Мэл, – и поэтому стали одной семьей.

Что бы ни происходило с Ро, это останется неизменным.

Меня охватил гнев, смешанный с сожалением.

Нужно было настоять на своем. Не нужно было уходить.

И, если честно, я понимала это и без слов Люка. Я всем сердцем чувствовала, что должна была вместе с Коэнами пережить этот вечер – худший в жизни каждого из нас.

Мама уже заканчивала разговор с Мэл, поэтому я не ответила на сообщение Люка.

Я сунула телефон обратно в карман и снова подошла к кровати.

– Береги себя, Мелани, – произнесла мама печальным голосом, и в моем горле образовался комок.

Она повесила трубку и обо всем мне рассказала. Она произнесла эти слова быстро, как будто считала, что будет милосерднее оторвать пластырь настолько резко, насколько возможно. Если бы в тот момент я могла мыслить разумно, я была бы ей за это благодарна.

Я спрятала лицо в ладонях, зарыдав так, словно состояла из одной только воды, и тогда моя мама сделала то, что не делала никогда раньше.

Она пододвинулась на середину кровати, чтобы я могла прилечь рядом с ней.

Я лежала в комнате родителей и плакала так, словно больше никогда в жизни не увижу Мэл. Мама молча гладила меня по голове, пока я заливала ее простынь слезами и соплями.

Пока я росла, я порой не видела маму целыми днями. Она могла лежать в постели или сгорбившись сидеть в полутьме своей комнаты. Папа говорил, что ей нужно время. Ей нужно побыть в одиночестве.

Иногда он укутывал ее в теплую одежду и вел гулять в лучах закатного солнца. Ее глаза выглядели запавшими, а она сама – бледной и осунувшейся.

«Ей нужно подышать свежим воздухом».

А вот я никогда не была ей нужна. Правда, папа пользовался любой возможностью, чтобы сказать мне, что она меня любит.

Ей только нужно поправиться – но она меня любит.

Я не знаю, верила ли я его словам. Но если бы и не верила, тот вечер доказал мне, что папа был прав. Мама обнимала меня и слушала, как я плачу по женщине, которую я бы снова и снова предпочла ей – и предпочитала всегда.