Сыны Сибири - Лин Яровой

– Да что хочешь. Удиви.

Подумав немного, я сделал затяжку, а затем отвёл сигарету в сторону.

– Лучше нарисую по-другому. Словами. Следи внимательно.

Начертив ладонью полукруг, я тихо заговорил и тут же почувствовал, как речь, срываясь с губ, сплетается в ночном воздухе в сказку.

– Посмотри на небо. Видишь следы? Здесь Бог проходил до нас и случайно просыпал звёзды. Отвлёкся на секунду. Дёрнулся на чужой голос и выпустил из рук шкатулку с драгоценными камнями, а они покатились во все стороны – блестящие, звонкие, похожие на лунные сахарные искры. Не знаю, кому старик нёс подарок, но очевидно, что темнота забрала у него всё. Небрежно улыбнулась и как полагается женщине пустила все самоцветы на платье. Вышила ими свой чёрный подол, который мы теперь принимаем за небосклон… Смекаешь, где мы сидим?

– Где?

– У смерти под юбкой.

Друг медленно поднял руку. Раскрыв рот, показал на луну.

– А это…

– Пальцами-то не тыкай. Соблюдай приличия. Настоящий джентльмен не будет касаться женщины на глазах у друзей. Слишком нежный момент. Слишком интимный.

– Кхм… Даже как-то неловко.

– Ты ещё и кулаком ей грозил.

Макс театрально схватился за сердце. Потом вскочил, вытянулся по струнке и, глядя на луну, поклонился до земли.

– Молю о прощении, царица. Верный рыцарь потерял голову.

Я кашлянул в кулак.

– Аккуратнее с формулировками. Она может воспринять это как желание. А потом исполнить буквально. Думай, что просишь.

– Говоришь так, будто близко с ней знаком.

– Я же писатель.

Макс хмыкнул и присел обратно. Поскреб щетину на подбородке. Затем поднял палец, решаясь что-то сказать, но, промучившись с минуту, сумел лишь выдохнуть:

– Блядь… слова, как дети. Разбегаются во все стороны, хрен уследишь.

– Потому что привычки нет, – усмехнулся я, выпустив облачко табачного дыма. – Будешь чаще с ней танцевать – научишься.

– С кем танцевать?

– С Ней, – указал я огоньком сигареты в темноту.

Макс покачал головой и тоже закурил. Переключил музыку на более спокойную, а потом спросил:

– Признайся, Лин, когда о ней думаешь, тоже бывшую представляешь?

Я улыбнулся краешками губ. Вспомнил непослушные чёрные волосы. Лукавый взгляд. Снисходительную усмешку.

– Это ещё у Бродского было. «Абсурд и враньё: череп, скелет, коса. Смерть придёт, у неё будут твои глаза». Как-то так, вроде…

– Старый кошатник сёк фишку.

– Он же поэт.

Макс тихо выругался. Встал с земли и принялся нарезать круги по камням, цепляя их бахромой шерстяного пледа.

– Куда не плюнь – всё в творца попадёшь. Один писатель, другой поэт, третий вообще Бог… Ну хорошо, – сказал друг, кивнув даже не мне, а собственным мыслям. – Допустим, пойду я по твоему пути, Яровой. Займусь ремеслом и тоже начну работать со словом. Подамся в стендап, например…

– Давно пора, Макс. Давно.

– Погоди, не сбивай. Дай довязать.

Он тряхнул ладонью, в которой держал сигарету, и оранжевые искры посыпались на землю, как бенгальские огоньки. На миг мне показалось, что друг сделал это намеренно.

– Вот, представим, выхожу я на сцену, – продолжал он, – и как давай вываливать всю эту ворожбу людям на головы. Даже куда-там на головы! Прям в головы! Мать честная, звучит уже как изнасилование, а я ведь хочу, чтоб меня ещё и любили за это, правильно?

– В идеале – да.

– Ну допустим, случилось. Сделал я то, о чём ты вечно талдычишь. Обрёл инструмент. Стал работать с языком как положено…

– Извини, что сбиваю, но ты снова плутаешь, Макс. Фокус не в том, чтобы найти инструмент. Фокус – самому стать инструментом. Воплотиться через дело, улавливаешь? Так, чтобы на твоём гробу стендап читали и в моменте тебя увидели.

– Да понимаю я! – взмахнул рукой друг, вновь выбив огненный фонтанчик из сигаретного уголька. – Всё я понимаю, Лин. И твой фатализм, и пиздострадания твои фиолетовые, которыми ты несчастным девочкам мозг выносишь. Одного не понимаю…

Макс подошёл вплотную ко мне и посмотрел сверху вниз.

– Ты ведь любил её?

Я опустил ресницы.

– Тогда почему проебал? Если сам говоришь, что всё писательство – это танец со смертью, а у смерти её глаза, то, какого, блядь, дьявола, ты выдумал, что нужно выбирать? Откуда взялся этот ультиматум – либо творчество, либо любовь?

– Любовь никуда не исчезает.

– Ты понял, о чём я. «Судьба творца – сосать хуйца, с безымянным без кольца». Вот этот твой солнечный оптимизм.

– Понял-понял.

Макс долго сверлил меня взглядом. Я долго молчал. Потом не выдержал, потушил окурок и кивнул.

– Ладно. Смотри.

Подняв руку, указал на спуск с холма – там, где на уступах чернели скалы на фоне городских огней, похожих на переливающиеся золотые монеты.

– На краю. Видишь?

– Что?

– Скала Арка. Там, где на рассвете кружат ласточки. Увидел?

– Да.

– Там я хотел сделать предложение. Даже кольцо купил. Из белого золота.

– Ах ты, сучонок. И молчал? !

– Не хотел рассказывать раньше времени. А потом и рассказывать было нечего. Мы не дошли до Арки.

Макс нахмурил брови. Пришлось пояснить:

– Тем летом, когда мы сошлись в очередной раз, я повёл её сюда – на хребет. Хотел показать место силы. Показать, как выглядит мой мир – все эти скалистые тропы, мшистые камни, закаты на тайгой – сказка, в которой рождается литература. Я провёл её к себе в голову. И именно здесь, на горе у красного камня, мы и остановились.

Я посмотрел на алтарь, на котором лежали мои вещи. Вскрытые пачки сигарет, минералка, пакетик с травой. Гаргантюа и фиолетовый блокнот с перьевой ручкой.

– Тогда я не понимал, что именно меня остановило. Но дальше и шагу ступить не смог. Словно невидимая сила привязала меня намертво к этому месту. К этому камню. И к этому лесу, из которого на нас прямо сейчас смотрит сова.

Макс резко обернулся.

– Мать-переебать. Как ты её заметил?