Новые Глаговки - Владимир Авдошин

«А что если и мне привлечь какую-нибудь девочку к себе? – вдруг подумала она. – Это же богоугодное дело. И мне интерес будет. Может, она привлечет мне ребеночка?

Смотрите, смотрите, какая девочка! И как ей здесь хорошо! Летите скорей сюда, мои правнуки, не задерживайтесь в пути!

И такая девочка здесь появилась. Еще одна пенсионная семья вернулась в деревню: бабушка и дедушка, а при них внучка. Понятно, что родителям далековато приезжать в нашу деревню – 74 километра от Москвы. Понятно, что бабушка всё ещё работает и мотается туда-сюда, а с внучкой – урывками. И там, в городе, всё уделай, и тут дедушку обихаживать надо. Хорошо, если я буду привечать это милое создание, угощать и разговаривать с ним, и в дом пускать, и по огороду ходить, объясняя, что где растет. Для того, чтобы добрым делом чужому ребенку поторопить своих правнуков. Я ведь в это пятилетие еще смогу их поднять, а вот позже, чувствую, будет трудно».

Рассказы тети Нины о поросёнке

Из пяти, если по школьным меркам, деревень – Глаговки, Лаптево, Коськово, Мошницы, Козино, а по возобновленной приходской шкале и побольше, – полностью подавленная деревня – это Козино. С запада она застроена дачами товарищества МХАТ, а с востока, за большим прудом была усадьба, название которой потеряно, на её месте стояла десантная школа, а теперь вместо распущенного гарнизона – интернат для умственно отсталых. Где находилась деревня, от которой осталось восемь домов, не особенно ясно. Но где-то именно здесь находился свиноводческий питомник Солнечногорского района, о котором все тоже забыли. Он целево, по заявкам, распространял колхозным свинофермам крепких, здоровых молочных поросят. Поросят послабее можно было купить в личное пользование. Если крестьянин хочет руки приложить, попробовать – пожалуйста. С риском, но за небольшие деньги. И сколько же крестьянке приходилось руки свои прикладывать в надежде хоть как-то выбиться из нужды – это же уму непостижимо. Вот оттуда мама тети Нины и принесла за пазухой троих малышей после опороса.

«Как только мама вошла с ними, сразу бросили телогрейку на пол к печи. Телогрейка по советскому обычаю была на все случаи жизни. И на такой тоже. И смышленые поросятки сразу забились в рукава. Поняли, где теплее. Когда они согрелись и попривыкли к новому домику, их стали приучать к бутылке с соской».

Поначалу Нине с братом Вовкой было интересно их кормить, но потом они заметили, что еще интереснее включить их в свою игру. Они придумали взять коробку из-под обуви, привязать к ней веревку и возить поросенка вокруг печки, вроде барина или председателя колхоза. Один из поросят был невероятным игрунчиком. Когда проезжали мимо двери, он выскакивал из коробки и прятался за дверью. Они делали вид, что не замечали этого, и ехали дальше. А он, подождав следующего круга, ловко впрыгивал в коробку.

«Мы с Вовкой были ошеломлены, какие мы могучие дрессировщики и какой у нас талантливый оказался ученик. Мы уже подумывали, не податься ли нам в цирк и не завести ли каких-нибудь зверей покрупнее, раз уж мы такие опытные, но тут пришла мама и сказала, что мы забылись, заигрались у печки, что на улице гуляет весна и место подросшим поросятам – на скотном дворе, и что она их забирает и уносит. Мы кинулись в рев. Как же так? Разрушили нашу игру! Разрушили наши мечты! Разрушили все наше лето! Но мама в каких-то вещах была строгая и непримиримая. Могла просто сказать: «Ну вот еще! О скотине плакать!

А как-то мы поехали в Клин покупать поросенка, привозим домой, кормим, поим, а он не растет. Вызвали ветеринара, а он говорит – это кабанчик, вас надули, он не будет расти. Зарежьте и не мучайтесь. Ездили в следующем году на другую станцию покупать. Поросятки понравились, были такие шустрые, активные, а привезли домой – они стали вялые. Так вскорости и умерли. Народ говорил – их известью растворенной поят, чтобы они были привлекательнее для покупателя на рынке, а что потом они не выживут – им неважно. И кто-то из деревенских опускал руки, а другие искали противоядие, например, ехать на рынок с бутылочкой молока и соской и прямо там кормить поросенка. Можно было спасти таким образом поросенка и вырастить до хорошего хряка осенью.

А теперь я вам расскажу, откуда взялся этот погодок Вовка. Дело в том, что мой папенька женился на моей маменьке до войны. И успел родить дочку Тоню, а потом ушел в армию и, не демобилизуясь из нее, пошел прямо на фронт. И отвоевал, как все, четыре года и вернулся-таки в свою деревню. Увидев, что дома на том месте, где он стоял, нет – в него попала бомба – поднял его из пепелища, обустроил и только потом, в 1953 году, родил второго ребенка, то есть меня. А у первой его дочери, Тони, в это же время родился сын Вовка. И для моей матери это означало одновременное воспитание внука и дочери. Его мать Тоня приезжала из города только изредка. Так у меня было одно детство на двоих с собственным племянником.

Очень мы любили с ним слушать сказку о Сиротке. Бежим к матери в огород и просим ее рассказать сказку о Сиротке, обязательно сегодня, обязательно вечером. Она отказывается, объясняя нам взрослые вещи, которых мы не понимаем, что она, Полюха, ходит в колхоз работать бесплатно, то есть за палочки и, если правильно намекнул председатель, чтобы не посадили в тюрьму за саботаж советской власти и не отправили в Сибирь. Потому что крестьянин – социальный изгой. Его надо не только раздавить за мелкобуржуазность, но и заставить работать на пролетариат города дважды, трижды и четырежды. Поэтому, когда Полюха приходит с работы, одно-единственное ее желание – поскорее оказаться в своем огороде, чтобы после рабочего дня в колхозе, где ничего толком не заплатят, вырастить хоть что-то, чтобы семья не умерла с голода.

– Мама! Ну, расскажи нам!

– Зачем вам? Вы все равно плачете! Это сказка страшная.

– Нет, мы хотим только ее, хотим, расскажи!

И вот она начинает:

– Жила одна девочка, у которой была то ли не любившая ее мать, то ли мачеха, которая за какую-то провинность свела ее в глухой лес и там оставила.

При этих словах я цепляюсь молча за Вовку и сильно напрягаюсь.