Саквояж со светлым будущим - Татьяна Устинова

Родионов несколько приободрился и вернул себя на стул.

– Валентин, у меня случилось небольшое чрезвычайное происшествие.

– Что такое?

– Нам позвонил какой-то ненормальный и сказал, чтобы я не ездил в Киев, – Родионов пожал плечами. – В Киев, как вы знаете, я улетаю послезавтра. Он сказал… со слов моей секретарши, потому что она подошла к телефону… чтобы я никуда не двигался из Москвы, иначе будут мне… «полные вилы». И еще угрожал ее детям, кажется. У нее даже истерика была.

– У Марьи Петровны? – не поверил Марков. – Истерика? Мне представлялось, что она слишком здравомыслящая для того, чтобы выходить из себя из-за каких-то сумасшедших!

– Она здравомыслящая, – буркнул Родионов. – Но она правда была напугана. Кроме того, вы же понимаете, что про Киев никто не знает! Кроме своих, конечно. Значит, этот сумасшедший – кто-то из своих?

Тут Марков задумался, и Дмитрий Андреевич с некоторым злорадством заметил, что, задумавшись, тот пришел как будто в растерянность.

– А… определителя у нее на телефоне нет, правильно я понимаю?

– Он звонил мне домой.

– А! – с непередаваемой интонацией воскликнул Марков и опять задумался.

– И дети, – подлил масла в огонь знаменитый детективщик. – Ее детям угрожали. Насколько я понял, он сказал, что… если она меня не остановит и я все-таки поеду, детям… придется плохо.

– Что значит – плохо?

– Валентин, она не говорит, а я не стал допытываться. Хотите, я ей позвоню, она поднимется и все сама расскажет?

– А где она?

– У Весника в отделе. Она даже ребенка из школы забрала сама, потому что боялась. Мы его сюда привезли.

– Все так серьезно?

Родионов пожал плечами.

Он был «равнодушный» и даже сам толком не мог ответить на вопрос, взволновало его Машино отчаяние или не слишком. Вот если бы в его личное, родионовское, ухо кто-нибудь наговорил гадостей, тогда другое дело! А так… Ну, он должен был что-то предпринять, вот он и предпринял – переложил все проблемы на Маркова. А там посмотрим.

Издатель еще подумал. Родионов съел вторую конфету.

– Вряд ли мы сейчас сможем установить, откуда был звонок. Я не уверен, что из звонка какого-то ненормального стоит делать выводы, хотя…

Он встал из-за стола, задумчиво выключил телефон, который вдруг затрезвонил и запрыгал на столешнице, среди многочисленных книг и бумаг. По столу Валентина Маркова было совершенно понятно, что он за ним работает, а не любуется на свое отражение в матовой двери. На нем было много ручек, папок, растрепанных и новых книг, аккуратных и совсем не аккуратных бумаг, зажигалок, блокнотов, и все это вылезало за отведенные каждой бумаге рамки, громоздилось, высилось, лезло друг на друга. Марков во всей этой чертовщине ориентировался отлично – стоило только Кате заглянуть и сказать, что главный редактор что-то там просит, как необходимая бумага моментально извлекалась из-под завалов, одним движением пролистывалась напоследок и отдавалась Кате.

Родионов так не умел, потому что был «неорганизованный».

Марков подошел к окну и посмотрел на улицу, словно там простирались невесть какие виды. Виды там, конечно, простирались, но совершенно обыкновенные, московские: дорога, скверик, в скверике лавочки, а за сквериком фанерно-панельные пятиэтажки, наследие Хрущева, пообещавшего всем, что скоро на месте пятиэтажек возведут дворцы, а пока и так сойдет, все лучше, чем в бараке!

Родионовская бабушка жила в бараке на Соколе, и не было у маленького Димы большей радости, чем поехать к ней «на чай». Бабушка была молодая, веселая, широким голосом пела песни, которых Родионов потом никогда не слышал. И места лучше, чем этот самый барак на Соколе, тоже не было на свете! ..

– Звонок ерунда, конечно, но планируется, что в Киеве вы встретитесь с Тимофеем Ильичом, а это… меняет все дело.

Родионов изумился.

– С Кольцовым?

Марков кивнул и смешно сморщил нос.

– А я… ничего об этом не знал.

– И я не знал, – признался Марков. – Я только утром об этом Веснику сказал. Он с вами летит. Весник, а не Кольцов.

К этому Родионов был совсем не готов и моментально почувствовал себя оскорбленным.

«Выездные мероприятия» считались в издательстве делом совершенно обычным и проводились не реже двух раз в год.

Писатели – «гении наши» – и писательницы – «звезды» – направлялись в «глубинку» и там «давали гастроли». Направить «гениев» и «звезд» в эту самую глубинку было делом многотрудным и хлопотным, ибо сначала отдел Тани Табаковой делал рекламу, завозились материалы, просчитывались предполагаемые результаты и графики мероприятий, обговаривались условия и приглашались журналисты. Программой «гастролей» вместе с Табаковой занимался Весник, и, как правило, пять дней визита расписывались «от и до» – от момента схода с трапа самолета и до момента посадки в него же, дней через пять. Из аэропорта «гения» или «звезду» везли сразу на местное телевидение или радио, потом на встречу в книжный магазин, а затем уже журналисты шли непрерывным потоком, один за другим, и заканчивалось все поздно вечером, в гостинице. Родионов под вечер «на гастролях», как правило, уже почти не мог говорить от усталости и напряжения, распухший язык, не приспособленный молоть по двадцать часов без перерыва, не помещался во рту, и сам себе писатель напоминал спятившего поэта Бездомного с иконкой и свечечкой в руке. Маша доводила Дмитрия до двери его номера люкс и возвращалась к себе, где у нее еще продолжалась работа. Что-то она согласовывала, утрясала и решала на завтрашний день, который начинался, как правило, местной утренней программой, то есть в полседьмого утра, а вставать следовало в пять, чтобы продрать глаза, привести себя в порядок и вспомнить о том, что ты человек.

Нечто подобное планировалось и в Киеве, и Родионов был к этому готов, только вот о Тимофее Кольцове услышал впервые.

О том, что Весник летит с ним, Родионов тоже услышал впервые, и было это странно, и неприятно, и как-то слишком подозрительно. Начальник пиар-службы ни в какие такие командировки, ясное дело, с авторами никогда не ездил. Не по статусу ему это было вовсе, и непонятно, на кого оставить все дела в Москве, ибо заместителям Весник полностью не доверял никогда и приговаривал только, что «в случае чего», как на войне, спрос будет только с него и Марков, не поморщившись, спустит с него три шкуры.