Клеарх и Гераклея - Юлия Латынина

– Клянусь Зевсом, Метон, тебе трудно угодить! То ты порицаешь меня за щедрость, то упрекаешь в стяжательстве, словом, сам не знаешь, как опорочить соперника.

Нечисто тут дело! Можешь ли ты поклясться, что возражаешь против этой войны, думая лишь о благе народа? Или же ты просто подкуплен варваром Ариобар-заном, который опасается за свои владения и везде поощряет демагогов, полагая, что их власть приносит персам наибольшую выгоду?

Или же тебя всего больше страшит согласие, возникающее между гражданами во время войны?

Метон. Клянусь, я думаю лишь о поборах с народа!

Клеарх. Хорошо же! Тогда поручите эту войну мне, я сам заплачу наемникам, так что расходы понесу я, а выгода достанется всему городу!

Предложение это было столь неожиданно для всех, что народ, какой-нибудь час назад требовавший не допустить войны, тут же принял решение о выводе колонии.

В городе только и было разговоров о предсказании Аполлона и храме фригийского бога, где молодого полководца ждет победный венок. Помимо наемников множество гераклеотов записывалось в войско, будучи обязано Клеарху в хорошем и в дурном. Но тут неожиданно пришло известие, что вифинский царек заключил союз с сатрапом Фригии Ариобарзаном, а сын его, ровесник Клеарха, девятнадцатилетний Митрадат, выпросил у отца начальство над войском.

Два фригийских городка, подвластных Гераклее, Хела и Кандира, подкупленные персом, изменили городу.

По предложению Метона граждане предложили продать жителей Хелы и Кандиры, а имущество их распределить между гражданами.

У Клеарха в это время был кружок преданных товарищей; с ними Клеарх говорил совсем по-другому, чем с народом; не от какого-то двоедушия, но просто потому, чтоб они видели, что ночные его речи не похожи на дневные, и чувствовали себя особо приобщенными, как участники элевсинских таинств.

Об этих-то людях Метон кричал везде, что глупо создавать в городе войско, более преданное своему повелителю, нежели закону, и что Клеарх хочет того же, что боспорский тиран Левкон: над гражданами он будет тираном, а над завоеванными варварами – царем, а то вернется с войском и захватит город.

Иные Метона слушали, а иные кричали, что он подкуплен Митрадатом.

Мнение гераклеотов переменилось; образумившись и не доверяя обоим вожакам, они, как это в обычае при демократии, обоим и поручили начальство над войском: один день стратегом был Метон, другой день – Клеарх.

Накануне отбытия Клеарх пришел в дом к Архестрату, тот как раз приступил к скромной вечерней трапезе. Клеарх сел на табурет, отодвинул какую-то миску, взглянул номофилаку в глаза и сказал:

– И чего ты добился? Метон будет через день отменять мои распоряжения, я буду отменять его распоряжения, а в поражении опять обвинят тебя.

Архестрат молчал, понурив голову.

– Архестрат! Я прошу не за себя, а за Гераклею! Не доплывет до цели корабль, лишенный кормчего. Не победит врага войско, лишенное единоначалия!

Архестрат молчал. Клеарх посидел и ушел.

После его ухода сестра Архестрата, Агариста, женщина умная и ведшая его хозяйство, с горечью сказала:

– Что же это! Ведь юноша прав: единоначалие – вещь, наилучшая для управления войском.

– Да, он прав! Только, клянусь Зевсом, он не видит разницы между наилучшим управлением войском во время войны и наилучшим управлением народом во время мира.

– Неужели нет никакого законного способа остановить его?

– Ни его, ни Метона, ни кого другого – в этом-то все и дело.

Номофилак стукнул кулаком по столу и закричал:

– Если бы я хотел, я бы стал тираном десять лет назад! Но я не хочу пятнать себя преступлениями, потому что все в мире рано или поздно получает возмездие, мерой за меру! А теперь я вынужден совершать гнусности, чтобы пресечь похоть других!

Женщина спросила:

– Но стоило ли назначать вторым стратегом Метона, о котором ходят слухи, что он подкуплен персами?

Архестрат, который сам велел распространять эти слухи, ответил с горечью:

– Я надеюсь, что Метон и его друзья погибнут, чтобы смыть с себя кровью такое обвинение.

?

С самого начала поход сопровождали дурные знамения. После переправы через Сангарий раздали людям бобы: уже потом кто-то спохватился, что это пища мертвых. У Клеарха при жертвоприношении вдруг сломался нож, однако он не растерялся и, выхватив меч, рассек жертву.

Видя, что Митрадат избегает решительного боя. Клеарх приказал вырубать деревья и опустошать поля, чтобы принудить перса к сражению. Из-за этих трудов проходили в день не более двенадцати стадий.

В верховьях реки было святилище фригийского Диониса, Сабазия, внука Сангария, туда-то и вел Клеарх войска. Везде говорили об особенном сне и повторяли пророчество оракула о фригийском боге и победном венке; на самом деле, думается мне, Клеарх никакого сна не видел, но старался укрепить дух легковерной толпы, а сведения о местности собрал от лазутчиков заранее.

В седьмой день месяца боэдромиона пришли к святилищу; войско Митрадата, отступив, было в двадцати стадиях; священная роща и участок были вырублены, а храм разграблен и предан огню по приказу Митрадата. Кощунство потрясло греков. Клеарх созвал войско и сказал:

– Боги лишили персов разума! Таков уж закон войны, что каждый стремится нанести врагу всевозможный ущерб и не щадит ни людей, ни скот, ни посевы; персы, однако, глупы, продовольствие они привозят с собой, забывая кормиться грабежом, а богов норовят оскорбить!

Мыслимое ли дело, – сказал Клеарх, – нам бояться какого-то фригийца? Разве вы не помните, как шесть тысяч греческих наемников подошли к Гераклее, требуя продовольствия и кораблей; получили, однако, отказ, и город не сомневался, на чьей стороне будет победа! А меж тем наемники, которых мы даже на рынок не пустили, и царя победили, и прошли непобежденными через все его царство! Город наш был сильнее наемников, которые были сильнее царя, так неужто нам не справиться с сыном фригийского наместника?

Посмотрите, как они сражаются: в бои идут в штанах и в шапках, и поэтому их легко одолеть; что до знаменитой их конницы, так конница эта, пожалуй, хороша разве для преследования бегущих, и все, кто распускает слухи о коннице, видно, заранее намереваются бежать!

От этих речей войско чрезвычайно ободрилось.

На следующий день Клеарх оделся местным крестьянином, напялил на голову остроконечный колпак, взял два больших круга козьего сыра и отправился продавать их в персидский лагерь.