Женщины, кот и собака - Мария Метлицкая

Наконец Алексей остановился и оглядел свой букет: он был огромным, пышным, разлапистым, разноцветным и, как ему показалось, ужасно милым.

Алексей улыбнулся, стряхнул с цветов росу и бодро зашагал обратно.

Дом, как ни странно, нашел он тут же, хотя старые дачи были похожи как близнецы – все из крепких посеревших бревен, с шиферными крышами и крепкими, добротными заборами.

Алексей вошел на участок, прикрыл калитку и стал обходить дом со стороны улицы. Привстав на цыпочки, он заглянул в открытые окна. Наконец нужное окно отыскалось – он увидел Надю, спящую на железной кровати. Лицо ее было спокойно и безмятежно. Волосы разметались по подушке из темного, цветастого, совсем деревенского ситца.

Алексей улыбнулся и положил свой букет на подоконник. Соцветья свешивались в комнату, а длинные, неровные стебли торчали наружу.

Потом, продолжая совершенно по-дурацки улыбаться, он вернулся на терраску, нашел какую-то тряпку – то ли старую скатерть, то ли покрывало – и, закутавшись в него, блаженно закрыл глаза и тут же уснул.

Проснулся от шума: где-то гремели посудой, слышалась вялая перебранка, и осторожно пробирался запах какой-то подгорелой еды – то ли яичницы, то ли жареного мяса.

Алексей открыл глаза и увидел, что его соседей уже нет рядом, дверь на террасу и окна прикрыты. Но все равно было зябко, и он медленно встал с диванчика, потянулся и вышел на крыльцо. На часах было девять утра.

В кресле-качалке – соломенном, темном и очень скрипучем – спала девушка, почти с головой укрывшись старым габардиновым плащом.

Алексей вернулся в дом, прошел по коридору и наконец нашел дверь комнатки, где спала Надя.

Он осторожно постучался – в комнате было тихо. Алексей замер, приложив ухо к двери.

– Входи, – услышал он голос Нади.

Он вошел и увидел, что она сидит на кровати и у нее на коленях поверх старенького, ветхого одеяла лежит его пышный букет.

– Спасибо… – тихо сказала она и подняла на него глаза. – Большое спасибо!

Алексей в ответ кивнул и громко сглотнул слюну:

– Осторожно, он мокрый!

– А пахнет как! .. Полем после дождя…

Алексей снова кивнул.

– Ну-у… – медленно протянула Надя. – Ты иди! Я буду подниматься.

Алексей молча покачал головой и плотнее прикрыл за собой дверь.

– Спасибо! – хрипло сказала Надя.

Ехать в Москву они собрались только к обеду, когда в доме остались только хозяин и пара ненасытных гостей, укрывшихся в комнате второго этажа. Те, кажется, решили остаться здесь навечно.

Перед отъездом они помогали прибрать дом – собирали пустые бутылки из-под вина и водки, остатки еды, немытые чашки после чая и кофе. Подмели полы. Горячо поблагодарили хозяина – особенно красноречив был он, Алексей.

Надя была молчалива и как-то странно разглядывала его, словно видела в первый раз.

Надя и Алексей молча, держась за руки, шли до станции. Там купили мороженого и долго ждали электричку – в расписании был перерыв.

На перроне, на скамейке, она положила голову Алексею на плечо и… уснула.

Ему тоже невыносимо хотелось спать: голова сама клонилась вниз, глаза закрывались… Но он спать не мог – иначе проснулась бы Надя. А он стерег, оберегал ее сон.

В Москве, выйдя на перрон, они остановились.

– Куда? – спросила Надя. – Ты домой?

Алексей отрицательно мотнул головой:

– Я с тобой! Куда скажешь!

Потом, когда они жили уже вместе, Надя часто вспоминала ему это самое «куда скажешь».

И это было главной темой попреков: «Ну, разумеется! Куда скажу я! Ты же сам не способен принять решение! Куда скажу я», – часто повторяла Надя, и лицо ее серело и каменело от злости.

А тогда она легко повела плечом, усмехнулась и пошла вперед:

– Куда скажешь? .. Ну, ладно! Раз в гости не приглашаешь – тогда поехали! Ко мне, в общежитие!

В институтской общаге Алексей, конечно, бывал и раньше – у приятелей, недолго и без ночевки. Помнил, как ужаснула его общежитейская кухня – огромная, грязная, неуютная, с несколькими громадными, залитыми пригоревшей едой плитами. На плитах стояли кастрюли – с бельем, каким-то неаппетитно пахнущим супом. Все булькало, кипело, шипело и выплескивалось наружу. Без конца заходили какие-то люди, ставили чайник или сковородку, что-то мыли в раковине, чистили картошку, жарили рыбу… И эти запахи плотными клубами вываливались в узкие и длинные коридоры, растекались по общаге, заползая даже в самые дальние комнаты.

В комнате, где жила Надя, стояли три кровати. На подоконнике теснились ополовиненные банки с вареньем. На полу стоял мешок картошки, а в эмалированной миске валялось несколько головок проросшего лука.

На столе – узком, покрытом старой и блеклой клеенкой, – стояли три чашки и стопка дешевых тарелок.

На окне болталась грязноватая ситцевая занавеска, приколотая к карнизу прищепками для белья.

– Красиво живем, а? – зло усмехнулась Надя и покраснела. – Даже убирать не хочется в этой мышиной норе…

Она плюхнулась на кровать и заплакала:

– Осточертело все! И грязь эта, и вонь! И теснотища! Заниматься невозможно: только сядешь – в дверь барабанят. То одно, то другое… Достали! .. А запах! Точнее – вонища! Ты слышишь, как пахнет?

Алексей кивнул:

– Да. А вот чем – не пойму.

Надя засмеялась:

– Да всем! Потом, дешевым вином. Жареным луком. Пельменями. Мокрой тряпкой. Любовью. Грехом!

Они помолчали. Потом Надя отбросила прядь со лба и с усилием улыбнулась:

– Ладно! Что это я разнылась? Ты же гость! А гостя принято угощать! Правда, чем – непонятно! ..

Она беспомощно обвела комнатку взглядом, тяжело вздохнула:

– Пойду чайник поставлю.

Алексей сел на ее кровать и подумал, что в этом кошмаре озвереть и окрыситься – ничего сложного! И как она еще умудряется прекрасно учиться? Нет, надо срочно что-то решать! Оставлять здесь, в этом ужасе любимую женщину – преступление, не иначе! Только вот что делать-то? Что? !

Потом они пили чай с остатками клубничного варенья и зачерствелым хлебом, а потом… Потом он остался у нее до утра.