Цветы и птицы - Мария Метлицкая

Она слышит себя, и ей становится неловко – ведет себя как малое дитя!

– Кара, прости! Конечно, я потерплю!

Но тут Каринка и Сашенька берут ее под руки и поднимают со стула.

– Идем, милая! – шепчет подруга. – Надо идти!

Анна встает и чувствует, как кружится голова – да, это грипп! Теперь все понятно. Она пошатывается, как пьяная, и, слава богу, ее крепко держат с обеих сторон Сашенька и Каринка.

– Всего десять шагов, – шепчет Кара и подводит ее к блестящему гробу.

Анна смотрит туда и видит Игоря. Игоря? Ее Игоря? Значит, это он в гробу, ее муж? А почему ей ничего не сказали? Игорь умер? Ах да! Это она забыла, она! Но как она могла об этом забыть? Уколы, таблетки. «Скорая». Молодой врач в голубых джинсах и красном свитере под белым халатом – она помнит его. Укол. Да, он не соврал – больно не было. И она уснула. Почти сразу уснула, как он ушел. Ничего не видела и не слышала.

И снова «Скорая помощь». Кары не было – только Сашенька. Он и вызвал врача, потом оправдывался перед матерью:

– Я испугался! Ей было так плохо, что я испугался.

А Каринка ругала его. За что, интересно? И почему Анне было так плохо? Выходит, она болеет давно?

Игорь. Да, это он, ее муж. Он мало похож на себя – вообще-то он смуглый, очень смуглый. А сейчас – страшно бледный. И какие темные подглазья! Он болел? И рот не его. Совсем не его рот – у него же красивые пухлые губы. А здесь? Тонкая, плотно сжатая полоска. Но это он, Игорь, она это знает. Никакого подлога. Да, ей сказали, что он умер, она вспомнила. Кажется, она тогда закричала, даже упала. Ударилась? Да, рукой и бедром – было больно. Вот поэтому и вызвали «Скорую». Наверняка.

Игорь умер. Как странно… Такой молодой. Теперь она вдова? Господи… А отчего он умер? Надо бы спросить – наверное, Каринка знает. Она всегда все знает, ее Каринка.

Но тут Анна вспомнила – да ей же позвонили, ей! Какой-то мужчина с глухим голосом. Это он сказал ей, что ее муж умер. Да, скоропостижно скончался от инфаркта. Она все вспомнила! Как надо прощаться, господи? Подойти ближе, поцеловать его? Взять за руку? Нет, просто погладить. Голову, плечи, руки. Попрощаться. Сказать ему что-нибудь напоследок. Только что? И почему здесь, на стульях для родственников, рядом с ней, эта блондинка с детьми? А, и это вспомнила! Это его любовница и его дети. Смуглый, серьезный мальчик и беленькая капризная девочка. Это его дети, Игоря, ее законного мужа. И это – его женщина! Эта молодая и очень стройная женщина – его женщина, родившая ему двоих детей. Аня не смогла, не родила. Побоялась. А она не испугалась, эта блондинка. Молодец. Поэтому она здесь – на полузаконных основаниях. Или – законных? Потому что она – мать его детей. Выходит, она здесь на законном основании, а не Анна. Кто же тогда Анна? Оставленная и обманутая жена. Одинокая и бесплодная дура. Но попрощаться надо. Так положено. Только зачем? Что сказать ему сейчас? Что прощает его? А будет ли это правдой? А если нет, тогда зачем? Зачем врать здесь, у гроба? Шепнуть, что не прощает? Тоже – зачем? Сказать, что отпускает его? Она давно его отпустила. Или нет? Надо попрощаться с ним, и все. Пусть уходит с богом.

«Все на меня смотрят, – поняла Анна. – Чего они ждут? Скандала? Его не будет. Я же не брошусь к этой блондинке и не вцеплюсь ей в волосы. Я не доставлю им такого удовольствия. А они же все знали! Знали, что есть она. Есть эти дети. А мальчик похож на Березкина. Очень похож, такой смуглый мальчик. Ну да бог с ними.

Сейчас уйду. Попрошу Каринку и Сашеньку отвезти меня домой. Они не откажут же, правда? Зачем мне здесь оставаться? Пусть остается она, его женщина. Жена? Да, наверное, она и есть его жена – у них же дети. А я уходящая натура. Призрак. Мираж. Воспоминание из далекого прошлого. Я никто. Ни жена, ни мать, ни любовница. Ни художница. Я никто. Ну вот и все. Прощай, Игорь. Я сейчас уйду. Прощай».

Она легко и коротко дотронулась до плеча мужа и посмотрела на Карину:

– Ну что? Пойдем?

Та растерянно кивнула, обернулась на сына и отступила на шаг.

– Да-да, Анечка! Сейчас, сейчас! Давай выйдем на улицу, а? просто подышим. А уж потом… – Она замолчала, виновато глядя на подругу.

– Потом? – переспросила Анна. – А что потом, Кар? Кладбище, поминки? Нет, всего этого не будет, Кара, ни кладбища, ни уж тем более поминок! Я туда не пойду, разве не ясно?

Каринка кивнула.

– Я попрощалась, – твердо продолжала Аня. – Я попрощалась с ним, все. А дальше – она. Она и ее дети. Их дети. Я там, кажется, лишняя. Ей так будет легче. Да и мне тоже, правильно? Зачем мучить друг друга? Мы и так намучились, обе.

Каринка растерянно бормотала:

– Ты права, Анечка! Это немного… фарс, что ли? Я понимаю – две вдовы, да… Но положено же проводить! На кладбище, а, Ань? Как не проводить? И поминки – тоже положено. И тебе будет легче, поверь! Мы же решили с тобой – пережить этот день. Вот и…

Анна решительно перебила ее:

– Кара, я же сказала! Я ухожу. Ты как угодно. А помянем мы его дома. И на кладбище я с ним попрощаюсь потом. Наедине.

Чуть пошатываясь, Анна пошла к лестнице, ведущей вниз, на выход. Каринка семенила следом. У выхода она оглянулась – блондинка с детьми стояли у гроба. Вернее, стояли дети. А блондинка почти лежала на ее муже и громко рыдала.

Две недели после похорон Аня не выходила из дома. Лежала на диване и ничего не делала. Ничего. Не читала, не включала телевизор, не слушала любимое радио «Джаз и блюз». Просто лежала, прикрыв глаза, и вспоминала совместную жизнь с Березкиным. Ее мужем. Впрочем, если по-честному, была ли у них эта так называемая совместная жизнь? Не было ее, надо найти силы и признаться себе в этом. Хотя бы себе. И вообще – был ли Игорь Березкин Аниным мужем? Тоже нет. Их вместе уже не существовало давно, сто лет как. Тогда вопрос – а зачем? Зачем вообще все это было нужно? Например, ему? Лет десять-двенадцать назад у него родился сын. Потом дочка. Столько лет он жил с другой женщиной, молодой и красивой, матерью его детей. Почему он не уходил от опостылевшей жены? Загадка. Жалел Анну? Вряд ли. Березкин был не из тех, кто кого-то жалеет. Нет, все понятно – с Анной ему было удобно. Но не в одних удобствах ведь дело! Так не бывает. Бояться ему было нечего – работу бы он не потерял, осуждения бы не вызвал. Тогда почему?