Вопрос смерти и жизни - Ирвин Ялом

Мэрилин пристально смотрит мне в глаза. Мои слова трогают ее сердце. Мы долго сидим рядом, держась за руки. В моей голове проносится одно из изречений Ницше: «Мысль о самоубийстве – это великое утешение: она помогает пережить множество жутких ночей». Но я держу ее при себе.

Мэрилин ненадолго закрывает глаза, потом кивает:

– Спасибо за эти слова. Ты никогда не говорил этого раньше. Какое облегчение… Я знаю, что эти месяцы стали для тебя настоящим кошмаром. Тебе приходилось делать все: ездить по магазинам, готовить еду, возить меня в клинику и часами сидеть со мной у врача, одевать, обзванивать моих друзей. Кто выдержит такое? Но прямо сейчас ты, кажется, чувствуешь себя хорошо. Ты выглядишь таким спокойным, таким уравновешенным. Несколько раз ты говорил, что охотно принял бы мою болезнь на себя. И я знаю, что ты говоришь искренне. Ты всегда относился ко мне с безграничной любовью и заботой, но в последнее время ты изменился.

– Как?

– Трудно описать. Иногда ты кажешься… умиротворенным. Почти безмятежным. Почему? Как тебе это удалось?

– Интересный вопрос. Я и сам не знаю. Впрочем, есть у меня одна догадка, но она никак не связана с моей любовью к тебе. Ты же знаешь, я люблю тебя с тех самых пор, как мы познакомились подростками. Дело в другом.

– Скажи мне, – Мэрилин садится и пристально смотрит на меня.

– Думаю, дело вот в чем.

Я похлопываю по кардиостимулятору у себя в груди.

– Ты имеешь в виду свое сердце? Но почему умиротворение?

– Эта коробочка, к которой я все время прикасаюсь, подсказывает мне, что я умру от болезни сердца. Скорее всего, это произойдет внезапно и быстро. Я не умру, как умер Джон или все остальные слабоумные старики, которых мы видели, когда приезжали его проведать.

Мэрилин кивает. Она все понимает. Джон был нашим близким другом и под конец жизни страдал тяжелой деменцией. Недавно он умер в доме престарелых. В последний раз, когда я приезжал его навестить, он не узнал меня. Он никого не узнавал: он просто стоял и кричал – часами. Как я ни стараюсь, мне не удается стереть этот образ из своей памяти: это мой кошмар смерти.

– Благодаря тому, что происходит у меня в груди, – говорю я, дотрагиваясь до металлического устройства, – я верю, что умру быстро. Как мой отец.

Глава 2. Болезнь

Май

Каждый день я, Мэрилин, лежу на диване в нашей гостиной и смотрю в окно на дубы и вечнозеленые растения, которые окружают наш дом. Сейчас весна, и я вижу, как на нашем великолепном дубе вновь разворачиваются зеленые листочки. Сегодня утром я видела сову, сидевшую на елке между нашим домом и офисом Ирва. Еще я вижу кусочек огорода, который наш сын Рид засадил томатами, зеленой фасолью, огурцами и тыквой. Он хочет, чтобы, глядя на него, я думала о спелых овощах и о лете, когда мне, вероятно, «станет лучше».

В течение последних нескольких месяцев, с тех пор как мне поставили диагноз множественной миеломы, назначили агрессивные лекарства и положили в больницу после инсульта, я в основном плохо себя чувствовала. Раз в неделю я получаю химиотерапию; за вливаниями неотступно следуют дни, омраченные тошнотой и другими физическими страданиями, от описания которых я избавлю читателя. Большую часть времени я ощущаю себя неимоверно уставшей и разбитой – мне кажется, будто мой мозг набит ватой или будто между мной и остальным миром возникла туманная завеса.

У нескольких моих подруг был рак молочной железы, и только теперь я понимаю, через что они прошли, сражаясь со своей болезнью. Химиотерапия, облучение, хирургия, группы поддержки – все это стало частью их повседневной жизни. Двадцать пять лет назад, когда я писала «Историю груди», рак молочной железы считался «неизлечимым». Сегодня врачи относят его к категории «хронических» заболеваний, которые поддаются лечению. Честно говоря, я завидую пациентам с раком молочной железы: когда у них наступает ремиссия, они могут прекратить химиотерапию. Больные с множественной миеломой обычно нуждаются в продолжении лечения, пусть даже вливания делаются не раз в неделю, как мне, а реже. Снова и снова я спрашиваю себя: а стоит ли игра свеч?

Мне 87 лет. Восемьдесят семь – подходящее время, чтобы умереть. Просматривая колонки некрологов в «Сан-Франциско кроникл» и «Нью-Йорк таймс», я замечаю, что мало кто доживает до 90. Средний возраст смерти в США – 79 лет. Даже в Японии – в стране с самой высокой продолжительностью жизни – средний возраст женщин составляет 87, 32 года. Я прожила долгую и счастливую жизнь и не жаловалась на здоровье; так зачем мне продлевать свои дни, если они не приносят ничего, кроме мучений и отчаяния?

Проблема в том, что легкого способа умереть не существует. Если я откажусь от лечения, то в страданиях умру от множественной миеломы скорее раньше, чем позже. В Калифорнии неизлечимо больные могут добровольно уйти из жизни с помощью врача. Возможно, когда придет время, я тоже выберу ассистированное самоубийство.

Но есть и другой, более сложный ответ на вопрос, следует ли продолжать жить любой ценой. На протяжении всего этого мучительного периода я стала лучше осознавать, насколько тесно моя жизнь связана с жизнью других людей – не только моего мужа и детей, но и многочисленных друзей, которые продолжают поддерживать меня в трудную минуту. Друзья пишут мне ободряющие послания, приносят еду, присылают цветы и растения. Подруга из колледжа купила мне мягкий, уютный халат, а другая связала шерстяную шаль. Какая же я все-таки счастливая, что у меня есть такие друзья! В конечном счете я пришла к заключению, что больной продолжает цепляться за жизнь не только ради себя, но и ради других. Хотя эта идея может показаться самоочевидной, я лишь недавно прониклась ею по-настоящему.

Благодаря моим связям с Институтом исследований женщин (которым я официально руководила с 1976 по 1987 год) я создала целое сообщество женщин-ученых, многие из которых стали моими близкими подругами. В течение пятнадцати лет, с 2004 по 2019 год, я вела литературный салон для женщин-писательниц из Пало-Альто и Сан-Франциско, что значительно расширило круг моих друзей. Более того, как бывшая преподавательница французского языка я часто ездила во Францию и другие европейские страны. Меня утешает мысль, что моя жизнь и смерть небезразличны моим друзьям по всему миру – во Франции, Кембридже, Нью-Йорке, Далласе, на Гавайях, в Греции, Швейцарии и в Калифорнии.