Седьмая чаша - Кристофер Джон Сэнсом

– Он часто пьет?

Я вспомнил, каким потрепанным выглядел мой помощник сегодня утром.

– Все чаще. Уходит со своими старыми приятелями и иногда пропадает ночами. Вот и сейчас где-то шляется. И я думаю, что он водит шашни с другими женщинами.

– С кем? – ошеломленно спросил я.

– Не знаю. Наверное, с соседками. Вам же известно, что за публика здесь обитает.

– Вы в этом уверены?

Она посмотрела мне прямо в глаза:

– Да. Запах, который исходит от него иногда по утрам, не оставляет места для сомнений.

– Нет ли признаков того, что через какое-то время у вас может появиться… другой ребенок?

– Нет. Наверное, я, как старая королева Кэтрин Арагонская, не способна производить на свет здоровое потомство.

– Ну-ну, зачем вы так! Ведь со времени смерти вашего первенца прошло – сколько? – всего полгода. Разве это срок, Тамазин?

– Этого хватило, чтобы Джек отвернулся от меня. Иногда в пьяном виде он начинает сетовать на то, что я, дескать, подавила его, превратила в домашнее существо. – Она обвела взглядом свое убогое жилище. – Как будто здесь можно хоть кого-то превратить в домашнее существо!

– Иногда Джек бывает невыносим, даже жесток.

– Что ж, он хотя бы не бьет меня. А ведь многие мужья поколачивают своих жен.

– Тамазин…

– О, протрезвев, он извиняется, он снова полон любви, называет меня цыпочкой, говорит, что не хотел меня обидеть, а все злые слова произносил лишь от злости на то, что Бог забрал у него сына. В этом я с ним согласна. Почему Господь поступает столь жестоко? – спросила женщина с внезапно вспыхнувшей в голосе злостью.

Мне оставалось лишь покачать головой.

– У меня нет ответа на этот вопрос, Тамазин. Подобные вещи и меня ставят в тупик.

– Сэр, – заговорила она, выпрямившись и устремив на меня взгляд, – не могли бы вы поговорить с Джеком, выяснить, что у него на уме? Он в последнее время стал таким странным, непредсказуемым. Я уже даже не знаю, нужна ли я ему еще.

– О Тамазин! – воскликнул я. – Я уверен в том, что он вас по-прежнему любит. А вот говорить с ним на такие темы совсем непросто. Если он узнает о том, что мы с вами обсуждали вашу семейную жизнь, то не на шутку разозлится.

– Да, он гордый. Но вы все же могли бы попытаться выяснить хоть что-нибудь. – Она смотрела на меня умоляющим взором. – Я знаю, вы умеете заставить людей разговориться, а мне больше некого попросить о помощи.

– Я постараюсь, Тамазин, но торопиться не буду. Для этого нужно очень тщательно выбрать подходящий момент.

Она согласно кивнула:

– Благодарю вас.

Я встал:

– А теперь мне пора идти. Если он сейчас вернется и застанет вас изливающей мне свои печали, то не на шутку рассердится. – Я положил ладони на ее руки. – Но если вам станет совсем невмоготу или захочется с кем-нибудь поговорить, отправьте мне записку, и я буду тут как тут.

– Вы так добры, сэр! Иногда я часами сижу, как бесчувственное бревно, и таращусь на эти пятна плесени, не ощущая в себе сил, не понимая, что со мной происходит. Я снова и снова отчищаю плесень, а она возвращается опять. – Женщина вздохнула. – Это не старые добрые времена, когда я прислуживала бедной королеве Кэтрин Говард. О, я была всего лишь ничтожнейшей из служанок, но там всегда было что-нибудь интересное.

– И опасное, как показало время, – с улыбкой вставил я.

– Верно.

Тамазин помолчала.

– Говорят, скоро будет новая королева. Вдова Кэтрин, леди Латимер. Она станет шестой. С ума сойти можно!

– Действительно странно.

Тамазин удивленно покачала головой:

– Ну был у нас еще когда-нибудь такой король?

Я оставил ее.

Спускаясь по темной, скрипучей лестнице, я вспоминал чудесный весенний день, когда поженились Барак и Тамазин. Я тогда, признаюсь, невольно завидовал их счастью. Холостяку несложно поверить в то, что все браки счастливы и благословенны. Именно это я наблюдал на примере Роджера и Дороти. Но сегодня я видел изнанку брака, те грустные вещи, которые скрывались за его внешней, вполне, казалось бы, благополучной стороной. Я был прав, предположив, что в семье моего помощника не все ладно, но и подумать не мог, что дело обстоит так скверно.

– Чертов Барак! – выругался я, выйдя на улицу и едва не столкнувшись с джентльменом, входившим в дом, возможно, чтобы навестить одну из здешних шлюх.

Большую часть Страстной пятницы и пасхальной субботы я провел дома, работая над документами. На Пасху я не пошел в церковь. Погода оставалась не по сезону холодной, к тому же снова повалил снег. Я находился в состоянии беспокойства. В воскресенье даже достал карандаши и альбом для рисования. В последний год я вернулся к своему старому хобби, рисованию, но в тот день из-под моего карандаша не выходило ничего путного. Я смотрел на пустой лист бумаги, но в воображении мелькали лишь какие-то расплывчатые круги и темные линии. Человек, находящийся в здравом уме, вряд ли мог бы составить из них хоть какое-то изображение.

Я улегся в постель, но уснуть не мог. В голове носились мысли о том, как в разговоре с Бараком так подойти к теме о переживаниях Тамазин, чтобы не усугубить положение дел. Незаметно я задремал, и мне приснился несчастный безумец Адам Кайт. Будто я вхожу в жалкую каморку в Бедламе и вижу его скрючившимся на полу и отчаянно молящимся. Но, приблизившись, слышу, что в молитвах он называет не имя Господа или Иисуса, а мое. «Мастер Шардлейк…» – бормочет он и просит меня даровать ему спасение души.

Я проснулся в холодном поту.

Было темно, но до рассвета оставалось недолго, поэтому я решил, что могу заняться работой, несмотря на Светлое Христово Воскресенье. В конторе накопилось изрядно бумажной работы. Моя домохозяйка уже поднялась и донимала своего помощника Питера требованиями разжечь огонь, чтобы хоть немного согреть холодные с ночи комнаты. Я позавтракал, надел мантию, поверх нее – накидку и отправился на Канцлер-лейн, где располагался Линкольнс-Инн.