Искупление кровью - Карин Жибель

Еле слышный, сдавленный плач, стоны умирающего зверя.

Он наставил фонарик, нажал на кнопку…

И тотчас же отрезвел. Даже затаил дыхание, завороженный страданием, терзающим взгляд.

Марианна, повернувшись к нему спиной, стояла на коленях под окном, лицом к стене; голова ее почти касалась пола. Одной рукой упиралась в бетон, другой зажимала рот, сдерживая рвущийся крик. Тело, такое знакомое, все во власти стихийных, из земли идущих толчков. Комок измученной плоти.

Он погасил светящийся луч, быстро закрыл глазок. Может быть, она повернула к двери истомленное лицо. Он, по крайней мере, избежит ее взгляда. Ему пришлось на несколько минут прижаться к стене, чтобы восстановить дыхание. Зазвонил будильник Моники, он поспешил к своему кабинету, чтобы избежать встречи. Запер дверь на два оборота, рухнул на раскладушку. Слышал, как охранница начинает обход. Она увидит, как плачет Марианна. Но ничего. Моника пройдет мимо.

Но он видел одну только Марианну. Невозможно стереть этот образ. Он поспешно закурил. Сделал затяжку, выпустил дым в потолок, будто это могло его сделать слепым и глухим. Согнувшись пополам, поджав под себя ноги, Марианна раскачивалась назад и вперед. Здесь, перед его глазами. Он заплакал. Вместе с ней, в унисон.

Прижать бы ее к себе, тогда бы их слезы смешались.

Да, Марианна, ты угадала. Ты для меня не то, что другие. Но я никогда бы не смог тебе в этом признаться. Не хватает смелости. Да и права такого у меня все равно нет.

Он пытался думать о своих детишках, об их матери. Совсем недавно казалось, будто он дорожит ими больше всего на свете. Но теперь у них у всех было лицо Марианны. Он закрыл глаза: стало еще хуже. Даниэль видел перед собой ее затылок, белую шею, плечи, в то время как он… Нестерпимо. Низ живота пронзила боль, будто от удара кинжалом.

Даниэль отвернулся к стене, сжав кулаки. Забарабанил неистово по матрасу.

Ни смелости, ни права.

Это пройдет, как и все остальное. Затянется, как все раны. Лишний шрам, чтобы лелеять его. Это забудется, как все ужасы, которых он навидался.

Она сама напросилась, сама пробудила во мне это скотство. Я ведь отказывался продолжать.

Годы в тюрьме меняют человека. Превращают его в чудовище. Учат боли. Потом равнодушию.

Она всего лишь преступница. Убийца.

Сигарет больше не было, и он улегся. Через несколько минут заснул.

Марианна уже давно приникла лицом к полу.

Суббота, 28 мая, 7: 00

Дверь открылась, пропуская Дельбек, а за ней – арестантку, развозящую завтрак.

– Доброе утро, дамы!

Пока мамочка ставила тарелки, Моника подошла к Марианне, простертой у стены.

– С вами все в порядке, мадемуазель де Гревиль?

Марианна глянула на нее ошалело. Будто одержимая.

– Вы не спали? Вы плохо себя чувствуете?

– Нет. Как раз очень хорошо.

– А… Тем не менее ночью у вас был неважный вид.

Марианна поднялась, держась за стену, пряча руки за спиной. Ее все еще шатало.

– Это пройдет, надзиратель, уверяю вас! Но спасибо, что беспокоитесь.

– Так положено, мадемуазель…

Мадам Фантом очнулась от грез, навеянных транксеном; охранница перешла в следующую камеру, а Марианна рухнула на пол. Эмманюэль выбралась из своего логова и склонилась над ней.

– Марианна?

– Отстань…

– Что с тобой было вчера вечером?

– Сказала, отцепись!

– Не стоило бы говорить со мной таким тоном!

Марианна вскочила на ноги, сама удивившись стремительности движения. Мадам Фантом мгновенно попятилась.

– Ты со мной не заговариваешь, ты даже не глядишь на меня! Если подойдешь, я набью тебе морду…

– Но… Что это с тобой такое?

– Заглохни!

Марианна толкнула створку, вцепилась в раковину, лицом к лицу со своим отражением. Ужасающе. Хорошо еще, что она хоть с трудом, но узнала себя. Быстро залатать маску. Вооружиться. Наточить сабли, зарядить стволы. Пробудить в себе монстра! Он недалеко ушел, все время здесь, в своей норе, зализывает раны. Она наполнила раковину холодной водой, погрузила туда голову. Держала там, пока не начала задыхаться. Ночью ей даже не достало сил подмыться. Теперь она растирала промежность яростно, до крови.

– Мне нужно пописать! – раздался за перегородкой умоляющий голосок.

– Отзынь! Сходишь под себя!

Марианна оделась, медленно, в такой-то тесноте. Потом снова уставилась на себя в зеркало, глаза в глаза. Почему я все еще здесь? За что сражаюсь?

Расплачиваюсь. За тех, у кого больше нет ничего. Тех, у кого я отняла жизнь. Или желание жить.

Чувствуя, как многотонный груз наваливается ей на плечи, она стукнула кулаком в стену и снова посмотрелась в зеркало. Мне не оставили ни малейшего шанса, вычеркнули из списка. Из их мира… Но я все еще существую. Я – Марианна. Никто не может меня победить. Слишком много радости им доставит, если я прекращу бой, поддамся, не дождавшись конца! Нет, я не доставлю им такого удовольствия. Меня заточили потому, что боятся меня, того, что есть во мне. И я продолжу внушать им страх. Пока живу, буду угрозой, колючкой в ноге, неизлечимой болезнью.

Она наконец улыбнулась. Маска будто влитая. Монстр опять на ногах, одетый в броню. Готовый наносить удары.

Марианна вышла из туалета, Эмманюэль ринулась туда.

Сев за стол, перед своей тарелкой, Марианна закурила. Желудок скручивало от одного вида хлеба. Но она выпила эрзац-кофе: хотелось чего-то горячего. Она окоченела, и холод шел изнутри.

Мадам Фантом подхватила свой завтрак и поднялась наверх, в укрытие, а Марианна спокойно курила. Но вдруг подскочила, бросилась в уборную. Как раз вовремя: ее тут же вывернуло наизнанку.

Эмманюэль заткнула уши, чтобы не слышать. Ей ни за что не выжить в этом аду. Она оглядела стены, ее окружавшие. Такие тесные. Решетки, колючая проволока. На вышке – часовой с ружьем. И разноцветные пилюли под подушкой. Избавление. Но она вспомнила слова Марианны. Ты не имеешь права, ты нужна твоему сыну. Тома. Первые слезы этого утра пролились, пока Марианна корчилась над унитазом.

Над тюрьмой вставало солнце.

Даниэль открыл глаза. Позже, чем следовало по графику. Схватился за пачку сигарет. Пустая. Дерьмо! Он встал, удрученный. То же бремя, что и накануне, было легче сносить, поскольку он отдохнул ночью. Даниэль спустился в раздевалку. Там его ждала непочатая пачка сигарет, а также горячий душ, без ограничений, вволю. Он простоял под душем двадцать минут. С полотенцем вокруг талии встал перед рядом умывальников. Пощупал подбородок, прикинул, не побриться ли. Нет, женщины не должны видеть следы побоев у него на лице. Жене не понравится, да и ладно. Через неделю он сбреет щетину.