В объятиях дождя - Чарльз Мартин

– Такер? – сказала она.

– Да, мэм.

– Сегодня ты научишься делиться.

– Да, мэм.

Она сняла мой ремень с двумя кобурами со столбика двухъярусной кровати и опустилась на пол рядом с кроватью.

– Мэттью, – сказала она, прищурив левый глаз с таким видом, как будто прикидывала его рост. – Какой рукой ты рисуешь?

Матт посмотрел на свои руки, повернул их и поднял левую.

– Хорошо, это упрощает дело.

Мисс Элла достала ножницы из кармана своего фартука и разрезала шов, крепивший левую кобуру к ремню. Потом она достала из шкафа обычный кожаный ремень, пропустила его через ушко кобуры и застегнула на поясе Матта.

– Вот, – удовлетворенно сказала она.

Матт опустил глаза, поправил ремень, а затем потянулся и обвил руками ее шею. Первыми словами, которые я услышал от моего брата, были «Спасибо тебе». Мисс Элла обняла его в ответ худыми жилистыми руками и прошептала:

– Всегда пожалуйста, молодой человек.

Примерно в то время, когда появился Мэттью, – точно не припомню, – я стал предметом особенно жестоких насмешек в школе. Учительница хотела, чтобы каждый из нас по очереди вставал перед классом и рассказывал о своих родителях. Я никогда не видел мою маму и на самом деле не знал Рекса и не понимал, что или почему он делал. Поэтому я стал рассказывать о мисс Элле. Мои одноклассники прицепились к тому, что вместо родителей я говорил о нашей «горничной», и не давали мне забыть об этом еще почти два года. Тогда я впервые понял, что жизнь может быть не такой, как мы ее себе представляем.

После прихода из школы в тот день я вошел в дом через заднюю дверь и бросил на пол мои учебники. Когда мисс Элла увидела мои опущенные плечи, она крепко взяла меня за руку и отвела на заднее крыльцо, где заходящее солнце окутывало золотистым сиянием все еще зеленый сенокос. Там она опустилась на колени, скрипнув мягкими туфлями на вощеных досках, и ласково приподняла мой подбородок короткими, мозолистыми пальцами.

– Дитя мое, – прошептала она. – Послушай, что я скажу, и слушай внимательно. – По моей щеке скатилась слеза, и она смахнула ее сухой, потрескавшейся подушечкой большого пальца. – Не верь никому, кроме меня.

Мне не хотелось слушать очередную проповедь, поэтому я отвернулся, но она повернула мне голову обратно двумя пальцами, от которых пахло персиками.

– Дьявол существует на самом деле. Он такой же настоящий, как вода, и его грязный умишко хочет только одного. Он хочет вырвать твое сердце, наступить на него, наполнить его ядом и гневом, а потом пустить тебя по ветру, как рыбью чешую, – мисс Элла умела создавать красочные образы. – И знаешь, за чем он охотится? – Я покачал головой и стал слушать, потому что в уголке ее глаза тоже блеснула слезинка. – Он охотится за всем хорошим, что есть в тебе. Понимаешь, Господь… он есмь Альфа и Омега. Ничто не избежит его взора: ни дьявол, ни даже Рекс, – это мне понравилось, и я улыбнулся. – Господь поставил меня здесь, чтобы присматривать за тобой, пока ты растешь. Дьявол может иметь на тебя виды, он может строить планы, пока рога не задымятся, но сначала ему придется миновать меня.

Воспоминания о насмешках на школьном дворе были очень болезненными, но мисс Элла успокоила меня. Она сделала мне сэндвич с арахисовым маслом и мармеладом, а потом мы сидели на заднем крыльце и смотрели на пасущихся лошадей.

– Такер, – сказала она с кусочком арахисового масла, застрявшим в уголке ее рта. – Если дьявол хочет наложить лапы на тебя, сначала он должен получить Божье соизволение. Так было с Иовом, так было с Иисусом, и так будет с тобой. Он должен постучаться в дверь и спросить разрешения. Так было с тех пор, как его свергли с небес.

Я прищурился. На кончике моего языка вертелся вопрос, поскольку я был уже достаточно взрослым, чтобы думать об этом. Она покачала головой.

– Я понимаю, о чем ты думаешь, но лучше не ломай голову над этим. Мы не всегда понимаем, что и почему делает Бог. – Она уперлась пальцем в кончик моего носа. – Но одно я знаю точно. Если дьяволу хочется тронуть хотя бы один волосок на этой красивой головке, он должен попросить разрешения. И помни: я постоянно беседую с Богом, а он сказал мне, что не давал такого разрешения.

Когда мисс Элла заводила речь о Боге, существовал лишь один правильный ответ.

– Да, мэм, – вяло откликнулся я.

– Мальчик! – Она обхватила мои щеки, приподняла мне подбородок и наклонилась ближе. – Не говори «да, мэм» у себя в голове. – Она постучала меня по груди жестким указательным пальцем. – Скажи это от твоего сердца.

Я кивнул.

– Да, мэм, мисс Элла.

Она отпустила меня и улыбнулась одними глазами.

– Так-то лучше.

Когда Рексу исполнилось сорок пять лет, компания «Мэсон Энтерпрайзес», имевшая активы во всех штатах на юго-востоке США, была практически абсолютным монополистом на рынке спиртных напитков. Но ему было все мало. В пятьдесят лет Рекс воспользовался всеми своими и некоторыми чужими активами в качестве кредитного плеча, получил в свое распоряжение десятки миллионов наличности и начал финансируемый выкуп конкурентов, которых он быстро раздербанивал на части и продавал мелкими, нераспознаваемыми кусочками. С бокалом в руке и паучьей улыбкой на багровом лице он говорил конкурентам: «Продавайте весь пакет, иначе я начну распродавать ваши активы, и ваши бумаги не будут стоить и десяти центов за доллар». В этом Рекс держал свое слово. Его шантажистская тактика работала, потому что через три года, когда он стал еще на сотню миллионов богаче, он совершал деловые поездки с крыши своего офиса в Уэверли-Холл на вертолете либо на двухмоторной «Сессне». Если у Рекса и был настоящий талант, то он умел делать деньги. Все, к чему он прикасался, обращалось в золото.

Между тем Рекс продолжал взрывные работы в каменоломне, насилуя землю. На глубине шестидесяти футов его проходчики вскрыли подземный источник, который затопил нижнюю часть каменоломни и образовал большой пруд. Ничуть не обеспокоившись этим, Рекс стал откачивать воду через четырехдюймовую трубу для полива своих плодовых и декоративных садов, раскинувшихся на десять акров. Потом он построил водонапорную башню рядом с амбаром и создал нечто вроде резервуара, где было достаточно воды для поддержания нас самих и его садовых угодий в течение около полугода.