Запах неотправленных писем. Пробуждение - Ляля Прах

– Ничего такого, папа, что не находит на остальных отчаявшихся. Как его сын, Стив, кажется? – Колин решил понять, сможет ли реализовать план, который пришел ему минутой ранее в голову.

– Да, Стив Стюарт, твой ровесник. Он сейчас в реанимации, в крайне тяжелом состоянии. Прогнозировать что-либо пока рано, но парень он, кажется, крепкий. Обычно в таких авариях бригаде, прибывшей на вызов, остается только констатировать смерть, а этот боец просто в рубашке родился. И одно то, что он все еще жив – уже большая удача. Но этот Генри Стюарт не в курсе статистики. У него своя математика в голове. Он сует мне свои бумажки и хочет, чтобы я обменял их ему на здорового сына. На здорового! Да тут надежда на то, что он придет в себя, крайне призрачна. Но разве объяснишь.

Мистер Беркинс устало махнул рукой. Пару секунд помолчал, затем продолжил:

– Сколько их тут было таких уже. Готовых продать душу дьяволу, лишь бы вытащить своего ребенка с того света. А я скажу так: большинство из них не замечает жизни этих же детей, крутящихся под ногами, и одна только смерть заставляет людей вспомнить, что они были родителями. Поглощенные повседневными заботами, они переступают через скромные просьбы и маленькие достижения своих детей, считая это сущим пустяком на фоне такой непустячной взрослой жизни. Жизни ли? А потом удивляются: что за выросшие чужие люди живут рядом с ними? Неблагодарное поколение, не уважающее родителей. Будто уважение – это то, что выдается по умолчанию в комплекте с ребенком при его рождении, или будто благодарность – встроенная функция нового человека, которого они приводят в этот мир. При этом они не считают нужным уважать желания и потребности ребенка, никогда сами не благодарят детей за радость быть их родителями. Нет! Малышей они полагают неразумными существами, которых вечно нужно чему-то учить, подростки для них – полное разочарование и крах несбывшихся надежд, а на взрослых детей они вешают неподъемный груз вины и чувство неоплатного долга за то, что потратили на них свои годы жизни. Им бы дать возможность ребенку проявиться в этом мире, а подростку – познать свободу в поиске предназначения. Для тех же, кто как раз входит в непростую взрослую жизнь, – оставаться добрым родителем до конца собственных дней; в любую сложную минуту принимать их в свой душевный дом, разделяя боль утрат и разочарований, отогревая замерзших и заблудших безусловной родительской любовью, не дав сломаться, очерстветь, умереть. Но вместо этого они становятся ребенку надзирателем, подростку – судьей, а взрослому – палачом. И потом удивляются, что смотрят в пустые глаза своих «зеркал» и не находят сострадания своей немощи. Да, дети – это родительские зеркала, а их отношение к родителям – не более чем взаимность. И да, уважение нужно заслужить. А служить детству надо достойно, чтобы потом рассчитывать в старости на пресловутый стакан воды.

Он замолчал, то ли, устав от собственной эмоциональной речи, то ли задумавшись о том, подаст ли Колин стакан воды ему самому.

– Возьми эти деньги, отец.

– Что? – Мистер Беркинс вышел из задумчивого состояния.

– Я говорю, возьми эти деньги у Генри Стюарта, папа.

– Колин, мальчик мой, что ты имеешь в виду? – Мистер Беркинс не мог поверить своим ушам.

– Ничего такого, папа, что ты не смог бы понять. Возьми эти деньги у него. И мы купим на них не одну жизнь, просто поверь мне.

– Но Колин… – Он хотел что-то сказать, но сын перебил его:

– Дослушай меня до конца, пожалуйста. И я уверен, что в итоге ты согласишься с тем, что я хочу тебе предложить. Я всегда прислушивался к тебе и теперь надеюсь на взаимность. Я тоже не разделяю многих взглядов этого человека, но не нам его судить. Однако кое в чем он действительно прав – мы можем вырвать из логова смерти не одну жизнь за те суммы, что он готов предложить. Ты возьмешь у него деньги, а я вложу их в наш фонд, силами которого мы воплотим мою идею в реальность. Я давно уже продумал все до мелочей, но для реализации не хватало последнего штриха, а именно – инвестиций. Сейчас я все тебе расскажу.

Колин придвинул другой стул и сел напротив отца.

– Прямо напротив черного хода больницы есть пустующее здание. Я узнал, что раньше там был магазин редких книг, но его хозяин, как оказалось, улетел в Тибет просветляться и поручил своему агенту сдать помещение в аренду.

– Старик Гилберт улетел в Тибет? Ну и ну. А я все думал, куда он пропал. Решил, что переехал в район потише, здесь в центре всегда такое движение. Хотя эту улицу все же не назовешь оживленной. Знаешь, а ведь мне пару раз посчастливилось приобрести у него бумажные «бриллианты мысли» практически за бесценок, да-а-а… Ладно, продолжай, Колин, я весь внимание.

– Спасибо, папа. Так вот, как ты правильно заметил, улица здесь совсем не оживленная, хоть и примыкает к центральной части города. И это очень важно. Сейчас ты поймешь почему. Я выяснил сумму аренды сразу за пять лет с правом дальнейшей пролонгации. Оказалось, несмотря на то, что это центр, стоимость сравнима с отдаленными районами именно потому, что улица не проходная, а значит вести здесь, скажем, торговлю не слишком выгодно. Риелтор сказал, что у него интересовались этим помещением, кто-то подумывал открыть здесь аптечный пункт, но быстро отказался от своей идеи, так как выяснилось, что вокруг больницы уже и так порядка девяти аптек, две из которых откровенно демпингуют. Не слишком выгодным получился бы бизнес, скажу я тебе.

Мистер Беркинс смотрел на сына с нескрываемой гордостью. Много ли подростков в свои шестнадцать интересуются такими вопросами? Хотя чем сильнее Колин углублялся в описание своего плана, тем больше недоумения примешивалось к отцовскому чувству. Мистер Беркинс никак не мог понять, когда его сын успел так духовно вырасти.

– И я понял, отец, что это мой шанс, – продолжил Колин, – что теперь пазл сошелся: недорогая аренда, центральная часть города, до которой несложно добираться, детская больница и центральный родильный дом через дорогу. А здесь, на заднем дворе, эта тихая улочка, по которой можно пройти днем и спокойно остаться незамеченным – что будет очень важно для тех, кто захочет прийти сюда инкогнито и так же инкогнито уйти. И именно здесь мы откроем «окно жизни», отец. И спасем сотни невинных душ.