Пока Париж спал - Рут Дрюар

Выбоина на дороге вернула его в настоящее. Жан-Люк посмотрел на остальных мужчин в грузовике, но встретил только пустые взгляды. Прошли времена открытой, непринужденной дружбы между коллегами. Прошли времена веселой болтовни молодых людей, только получивших новую работу. Мрачное молчание – вот все, что осталось.

Молчание. Это было что-то вроде оружия, единственное оружие в арсенале Жан-Люка. Он отказывался разговаривать с бошами, даже если они выглядели дружелюбно и вежливо спрашивали дорогу. Он просто игнорировал их. Еще он брал свой билет на метро и складывал его в форме буквы V, прежде чем бросить на землю в одном из туннелей. V означало Victoria – победа. Эти незначительные акты неповиновения – все, что ему оставалось, но они ничего не меняли. Он отчаянно хотел сделать что-то большее.

Когда боши захватили национальную железную дорогу, он был непреклонен.

– Я не буду работать на этих ублюдков. Я увольняюсь, – сказал он своим родителям всего через несколько недель после начала оккупации.

– Ты не можешь.

Его отец крепко сжал плечо сына, давая понять, что то, что он собирается сказать, не подлежит обсуждению.

– Они найдут способ наказать тебя. Они могут отправить тебя куда-то воевать. Сейчас ты хотя бы в Париже, и мы вместе. Давай подождем и посмотрим, что будет.

Папа. Каждый раз при мысли о нем Жан-Люк одновременно испытывал стыд и тоску. Он выполнил то, о чем просил его отец: работал на бошей, но это не устраивало его, и он обижался на отца за то, что тот заставил его стать приспособленцем. И действительно, все было так, как он себе представлял: поначалу боши были вежливыми и профессиональными, но со временем это сменилось на презрение и господство. А чего еще можно было ожидать? Его поражали невежество и наивность людей, предполагавших, что они могут оказаться не так уж плохи.

А потом, летом 1942 года, они сделали нечто, после чего ни у кого не осталось никаких сомнений. Они начали отправлять французских мужчин на принудительный труд в Германию. Папа был одним из первых. Однажды он получил бумаги, и уже на следующей неделе его увезли.

У Жан-Люка не было ни времени, ни слов, чтобы сказать ему, что он сожалеет обо всем, что любит и уважает его. Его не научили языку, на котором говорят о таких вещах.

Глядя в окно, он заметил два поразительно высоких здания высотой в пятнадцать этажей минимум. За ними было здание в форме буквы U.

– Voil? le camp!

Водитель посмотрел на них в зеркало заднего вида.

– Довольно непривлекательный, да? Он был построен для бедных, но стройку еще не успели закончить, когда пришли немцы, и они решили превратить его в это… Бедные люди.

Жан-Люк не понимал – иронизирует он или нет. Его тон был небрежным, даже насмешливым.

– Тысячи евреев ждут переселения, – продолжил он, поворачивая за угол и переключая передачу. – Лагерь ужасно переполнен.

Жан-Люк снова посмотрел на это здание в форме буквы U, высотой в четыре этажа и окруженного колючей проволокой. На двух смотровых вышках стояли часовые с винтовками.

– Куда их увозят? – рискнул спросить он.

– В Германию.

– В Германию? – Он попытался говорить небрежным тоном.

– Ага. У них там куча работы. Ну, ты знаешь, с перестройкой.

– Перестройкой?

Теперь он чувствовал себя попугаем. Но, кажется, водитель ничего не заметил.

– Да. Ну ты знаешь, разруха из-за войны. Англичане продолжают бомбить их.

– А что с женщинами и детьми? Их тоже увозят?

– Так точно. Им же нужен кто-то, чтобы готовить и заниматься хозяйством. Тем более это делает мужчин счастливее, как думаешь?

– А что со стариками?

Водитель пристально посмотрел на Жан-Люка в зеркало заднего вида.

– Ты задаешь слишком много вопросов.

Жан-Люк оглянулся на своих товарищей по работе, гадая, о чем они сейчас думают, но все они очень внимательно изучали свои ботинки. Еще несколько минут мужчины ехали в неловком молчании, а потом водитель продолжил:

– Боши не такие уж плохие. Они нормально к тебе относятся, пока ты трудишься и не выказываешь симпатии евреям. Они могут даже выпить с тобой. За дорогой есть приятное небольшое кафе, мы часто ходим туда выпить пива. Они обожают пиво!

Он остановился.

– Когда я начал работать здесь, два года назад, тут вообще не было немцев, но, думаю, они решили, что мы недостаточно усердно работаем, поэтому послали сюда Бруннера и его людей.

Он промолчал.

– Ну, вот мы и приехали. Вы будете жить здесь.

Водитель развернулся, сел прямо и поставил машину перед одной из высоток.

Мужчины в кузове переглянулись, на их лицах промелькнула тревога. Сколько им предстоит работать здесь? Жан-Люк знал, его мать подумает, что его арестовали или забрали в рабочий лагерь. Он должен связаться с ней, или она с ума сойдет от волнения. Их осталось только двое с тех пор, как отца отправили в Германию. Они стали ближе, и она полагалась на него во всем: от финансовой до моральной поддержки. Это воспитало в нем чувство ответственности и помогло стать настоящим мужчиной.

Охранник, вышедший навстречу, сунул им небольшие рюкзаки, когда они выпрыгнули из грузовика, а затем повел их к одному из блоков. Лифт отвез их к номерам на пятнадцатом этаже – самом верхнем в этом здании. Выглянув в окно, они обнаружили, что смотрят прямо на лагерь. Жан-Люк взглянул на серое небо, а затем вниз, на крошечные дороги внизу, на железнодорожные пути, извивающиеся по направлению в город и от него. Но никаких поездов видно не было.

Он как раз разбирал свой маленький рюкзак, в котором лежали пижама и зубная щетка, когда в комнату вошел бош.

– Добро пожаловать, – сказал он по-немецки. – Добро пожаловать в Дранси.

Жан-Люк кинул сумку на кровать и повернулся к нему.

Бледное лицо солдата выглядело нездоровым, а его тонкие губы казались совсем бесцветными. Он был молод, вероятно, ему не больше двадцати. Жан-Люк недоумевал: о чем они думают, когда посылают детей в Дранси? Но все равно не улыбнулся юнцу и не сказал ему ни слова. Просто последовал за ним из комнаты к лифту.