Этюд в тонах Шарлотты - Бриттани Кавалларо

– Можно отсюда вырвать? – спросил он, показывая на мою тетрадь.

Огромным усилием воли я сдержался, чтобы не отобрать ее тут же.

– Ага, – безразлично ответил я, вытаскивая чипсы из пакетика.

Том пролистал тетрадь – сначала быстро, но постепенно замедляясь.

– Хм, – произнес он; я кинул на него угрожающий взгляд, но он этого не заметил.

– Что это? – спросил кто-то. – Любовные поэмы? Эротические рассказы?

– Похабные стишки, – сказал Добсон, мой сосед по общежитию.

Том прокашлялся, как будто собирался зачитать вслух страницу из моего дневника (а это был именно он).

– Нет, портрет твоей мамаши. – Я отобрал тетрадь и вырвал последнюю страницу, а затем для надежности сунул тетрадь себе под коленку. – Это просто дневник. Заметки для себя, что-то типа того.

– Я видел, как ты разговаривал с Шарлоттой Холмс во дворе, – сказал Добсон. – Про нее тоже написал?

– Конечно. – В его голосе было что-то неприятное, и я не хотел своим ответом подливать масла в огонь.

Рэндалл, его краснолицый сосед по комнате – мы были вместе в команде по регби, – взглянул на приятеля и склонился ко мне с заговорщицким видом.

– Мы уже целый год пытаемся расколоть этот орешек, – сказал он. – Она красотка. Носит эти обтягивающие брючки. Но никуда не ходит, кроме как на свой странный покер, да еще и не пьет. Принимает что покрепче, да и то в одиночку.

– Они пробуют на ней пикап, – мрачно сказал мне Том и, увидев мое недоумение, пояснил: – Искусство съёма. Ты такой унижаешь девушку – типа, маскируешь оскорбление под комплимент. Добсон постоянно говорит ей, что он единственный, кому она нравится, другие считают ее страшной и вечно под кайфом, ну а он как раз на таких и западает.

Рэндалл засмеялся.

– Ни хрена не работает, по крайней мере у меня, – заявил он. – С ней я пас. Вы только поглядите на этих симпатичных первокурсниц. Возни с ними меньше, а удовольствия куда больше.

– Ну, а я в деле. Я этот орешек уже расколол. – Добсон усмехнулся Рэндаллу. – И, знаешь, может, она меня еще порадует. Раз я могу быть таким галантным ухажером.

Лжец.

– Хватит, – сказал я тихо.

– Что?

Когда я злюсь, мой британский акцент усиливается, становится густым и высокомерным, прямо карикатурным. А я был в бешенстве. Так что, наверное, акцент у меня сделался прямо как у Ее Величества.

– Повторишь, и я тебя на хрен кончу.

Вот она, эта неудержимая ярость, этот нарастающий адреналин, когда произносишь слова, которые не взять обратно. Слова, после которых обычно остается только заслуженно врезать очередному уроду по морде.

Собственно, именно поэтому я и занялся регби. По словам школьного психолога, это должно было стать «разумной разрядкой» для «внезапных приступов немотивированной агрессии». А мой отец добавил, посмеиваясь, будто все это было шуткой, что я «иногда немного задираюсь». В отличие от него, я никогда не видел повода для гордости в этих драках: как в Хайкомбе, так и в обычной школе в Коннектикуте. После мне всегда было стыдно, порой до тошноты. Стоило моим друзьям сказать что-то не то, как моя рука сама собой замахивалась, готовая к удару.

Но в этот раз мне стыдно не будет, подумал я, когда Добсон вскочил со своего места, размахивая руками. Рэндалл схватил его за рубашку, пытаясь удержать; вид у него был удивленный. Правильно, держи его, подумал я, так он не сможет убежать – и я дал Добсону кулаком в челюсть. Его голова запрокинулась, и, когда он снова на меня посмотрел, на его лице была ухмылка.

– Ты ее парень, что ли? – спросил он, тяжело дыша. – Что-то прошлой ночью Шарлотта о тебе не говорила.

Сзади послышался чей-то окрик – голос, похоже, принадлежал Холмс. Кто-то потянул меня за руку. На секунду я отвлекся, и тут Добсон вырвался от Рэндалла и повалил меня на траву. Он был размером с локомотив, и, когда его колени оказались у меня на груди, я уже не мог ни двигаться, ни дышать. Склонившись к самому моему лицу, он поинтересовался:

– Ты что о себе возомнил, мелкий утырок? – и смачно плюнул мне в глаз.

Затем он ударил меня в лицо, и еще раз.

Сквозь шум в ушах я услышал голос.

– Ватсон, – крикнула Холмс, как мне показалось, откуда-то издалека, – ты что, совсем охренел?

Наверное, это первый случай в мире, когда воображаемый друг стал реальным. Ну, пока не совсем реальным – она все еще оставалась для меня размытым видением. Но ведь мы с ней неслись по лондонской канализации, держа друг друга за грязные руки. Мы выведали государственную тайну и неделями скрывались от Штази [5 - Неофициальное название министерства внутренних дел в бывшей Восточной Германии (ГДР). ] в пещере в Эльзас-Лотарингии. Мое больное воображение рисовало, как она спрятала микрочип со всей информацией в маленькую красную заколку, которой убирала свои светлые волосы; именно такой я представлял ее когда-то.

Если честно, мне нравилась эта размытость. Стертая грань между сном и реальностью. И, когда Добсон говорил все эти мерзости, я набросился на него оттого, что он грубо впихнул Холмс в реальный мир, где люди бросают мусор прямо во дворе, мочатся там, где гуляют, и где всякие козлы чморят девушку просто потому, что она не стала с ними спать.

Понадобилось четыре человека – включая потрясенного Тома, – чтобы оттащить его от меня. Я лежал, вытирая слюну с глаз, пока кто-то не наклонился и не заслонил мне свет.

– Поднимайся, – сказала Холмс.

Руку она мне не протянула. Вокруг нас собралась толпа. Еще бы. Меня слегка покачивало, но благодаря адреналину боли я не чувствовал.

– Привет, – сказал я тупо, вытирая кровь под носом.

Окинув меня взглядом, Шарлотта повернулась к Добсону.

– О, малыш, не могу поверить, что ты дрался за меня, – произнесла она, растягивая слова.

В толпе раздались смешки. Добсона все еще держали друзья, и даже отсюда я слышал его тяжелое дыхание.