Валентайн - Элизабет Уэтмор

Да если и даст, если позволит ему засохнуть, если будет оставлять пикап Поттера на траве или если люди увидят её перед домом в том же платье, в каком была вчера вечером в загородном клубе, чего доброго станут её жалеть. Сочувствовать. И от этого ей хочется избить кого-нибудь – а именно Поттера, если бы еще был жив. Она бьет кулаком по похоронному венку и захлопывает за собой дверь. В кухне звонит и звонит телефон, но она не возьмет трубку. Ни за что, никогда.

* * *

В три часа ночи они остановились на Кервилской станции, чтобы заправиться, и зашли в ресторан выпить кофе и съесть мороженое. Когда сделали заказ, он сказал ей, что лучевая терапия – чистый яд, который тебе вливают в вены. Он сжигает тебя изнутри, отравляет еще хуже, и что это будут за месяцы?

Я не согласен, Корина. Не допущу, чтобы жена подтирала мне жопу, молола мне бифштекс в блендере.

Корина сидела напротив мужа, раскрыв рот. Ты всегда говорил Алисе: ушиб не повод бросать игру, – голос её делался то громче, то тише, волнами, – а теперь затеял умереть у меня? Пара за соседним столом посмотрела на них и опустила глаза. Больше никого в ресторане не было. Какого черта Поттер сел сюда? думала Корина. Почему она должна делить свое горе с чужими?

Тут другое дело, сказал Поттер. Несколько секунд он глядел на свое мороженое. Когда посмотрел в окно, Корина тоже посмотрела. Между дизельными колонками, фурами и неоновой вывеской с рекламой горячего душа было светло, как в полдень. Дальнобойщик отъехал от дизельной колонки, просигналил два раза и вырулил к шоссе. Ковбой, прислонясь к заднему борту своей машины, поедал гамбургер, пряжка его ремня поблескивала под фонарями. По площадке медленно проехали две легковые, набитые девочками-подростками.

Поттер и Корина, отвалившись на спинки, смотрели на гипсолитовые плиты потолка в водяных разводах цвета мочи, с дырками размером как от дроби № 8 – словно какой-то балбес среди ужинавших разрядил туда свое ружье. Когда стало не на что больше смотреть, они посмотрели друг на друга. Глаза у него налились слезами. Кори, это неизлечимо.

Что ты мелешь? Корина стукнула кулаком по столу, кофе выплеснулся из их кружек. Встань и бейся! – ты всегда говорил Алисе и, случалось, мне.

Говорил – и много мне от этого было пользы. Поттер подался вперед и заговорил тихо и быстро. Алиса все равно сбежала на Аляску с этим парнем. Ты все равно ушла из школы, едва припекло. Столько трудов, Корина… когда мы познакомились, ты единственная из всех, кого я знал, училась в колледже – и всё бросила, чтобы сидеть дома и читать книжки со стихами.

Лицо её покраснело от страха и гнева. По-моему, я тебе десять раз объясняла, что мне это надоело до смерти.

Детка, по-моему, ты не совсем понимаешь, насколько это серьезно. Он потянул к ней руку через стол, но она отдернула свою и сложила руки на груди. Не смей называть меня деткой, Поттер Шепард, или я тебя сама убью.

Я и так умираю, милая.

Пошел к черту, Поттер. Ты не умираешь. Чтобы я этого больше не слышала. И они сидели в тупом молчании; кофе остыл, мороженое расплылось кашей.

Утром, когда въехали в свой гараж, их встретил всё тот же затхлый запах картонных коробок и старой армейской палатки Поттера, всё тот же щелк и гудение мотора, когда включался морозильник, всё те же старые инструменты, пылящиеся на верстаке Поттера. Ничего не изменилось, кроме того, что они не спали почти сутки, и Корина выглядела постаревшей на десять лет, а Поттер умирал.

Пока она поджаривала на сковородке кукурузный хлеб и грела коричневую фасоль, он поставил на кухонный стол овощной маринад и тарелку с нарезанными помидорами. Она показала ему, как струится горячий воздух за раздвижной стеклянной дверью. Августовская жара, сказала она, это особый вид ада. Удивительно, что мы её способны пережить. Он тихо засмеялся, и оба смолкли.

После завтрака они сложили тарелки в раковину, ушли в спальню, включили охладитель и задернули шторы. Залезли в постель, Корина со своей стороны, Поттер со своей, и лежали в полуденном полумраке, сплетя пальцы, оцепенелые от ужаса. Ждали, что будет дальше.

* * *

Подумав, что это облегчит ей похмелье, она хочет сделать себе сандвич с яичницей, но при виде желтка, дрожащего в чугунной сковородке, как жидкий желтый глаз, у неё восстает желудок. Тогда она откидывает волосы, прикуривает от конфорки и, прислонившись к холодильнику, ждет, когда никотин поможет припомнить подробности прошлой ночи.

Вечер тянулся долго в загородном клубе, к полуночи все разошлись, кроме Корины и барменши Карлы да еще нескольких ветеранов, которым некуда было идти, а там, куда придут, их никто не ждет. Болтать с такими дураками – ну их к черту; поэтому смотрела, как Карла протирает стаканы, а они толковали о футболе и ценах на нефть – 1976-й обещал выдаться чертовски удачным для того и другого, – обсуждали Картера и Форда и несли обоих, один – недоумок, другой – баба. Вот Никсон – их человек, но теперь, после Уотергейта, он утиль, и становится понятно, что они лишились не только своего вождя, но и проиграли свою войну с хаосом и вырождением. «Черные пантеры» и мексиканцы, коммунисты, дикие культы, ебутся прямо на улице в Лос-Анджелесе – дожили.

Чушь плетут, думала Корина, как в любой компании мужиков по всей планете. Представила себе, что можно прыгнуть с парашютом в Антарктике среди ночи, и там у костра трое-четверо их, забивают друг другу головы ерундой и препираются, кто должен шуровать кочергой. Через несколько минут голоса слились в глухое бормотание.

Карла! думает Корина, давя окурок в кухонной раковине. Это Карла звонила ей днем или же дочка Джинни, она звонит почти каждое утро, справляется, чем занята Корина и не хочет ли, чтобы её навестили.

* * *

В последний день 1975 года, после ужина, они стояли на заднем крытом дворике и смотрели, как приблуда несет в зубах белошейную овсянку. Это была самочка, редкий гость в этом южном краю, и они слушали её нежную песенку Олд-Сэм-Пибоди-Пибоди с начала ноября, когда привезли Поттера из больницы. Последний раз, сказал он еще на больничной стоянке. Корина даже не успела вставить ключ в зажигание, как он вдруг наклонился и погладил её по колену. Я съездил ради тебя, сказал он, но это в последний раз. Хватит лечения, хватит врачей.