Машина времени - Герберт Уэллс

Мои глаза очень страдали от мерцающей смены темноты и света. В короткие промежутки темноты я видел луну, быстро вертящуюся на небе, меняя свои фазы от новолуния до полнолуния. Я видел слабое мерцание кружащихся по небу звезд. Но по мере того, как я мчался со все увеличивающейся скоростью, смена ночи и дня сливалась в одни непрерывные сумерки. Небо окрашивалось удивительной синевой, тем чудным блестящим цветом, каким отличаются ранние сумерки. Скачущее по небу солнце превратилось в одну огненную полосу, в ярко блестящую дугу, висящую в пространстве. Луна же казалась более слабой мерцающей полосой света. Звезд я уже не мог видеть и только замечал по временам яркие круги, сверкающие в темной лазури неба.

Ландшафт вокруг меня представлялся мне как в тумане. Я все еще находился на склоне холма, на котором и теперь стоит этот дом, и надо мной поднималась вершина, серая и неясная. Я видел, как вырастали на этом холме деревья, постоянно изменяясь, подобно клубам пара; они то желтели, то снова зеленели, росли, расширялись и, мелькая, исчезали. Я видел огромные здания, которые появлялись, словно в тумане, величавые и прекрасные, и исчезали, как сновидения. Вся поверхность земли как будто преображалась, растаивая и уплывая на моих глазах. Маленькие стрелки на циферблате, отмечавшие скорость моего движения, вертелись все быстрее и быстрее. Я заметил, что солнечная полоса колыхалась вверх и вниз, от одного солнцестояния до другого, в промежуток менее одной минуты, и, следовательно, я пролетал год в одну минуту и каждую минуту происходила перемена: то в воздухе кружился белый снег, то он исчезал и заменялся такою же кратковременной яркой зеленью весны.

Неприятные ощущения, которые я испытывал в самом начале путешествия, несколько притупились и перешли в своего рода истерическое возбуждение. Я замечал неуклюжее раскачивание машины, которое я не мог объяснить себе. В моей голове царил такой хаос, что я не в состоянии был разобраться ни в чем и с каким-то безумием устремлялся в будущее. Вначале я почти не думал об остановке, почти не думал ни о чем другом, кроме этих новых ощущений. Но вскоре появилось новое чувство, нечто вроде любопытства, соединенного с ужасом, и это чувство, все усиливаясь, окончательно овладело мной.

Какое странное развитие человечества, какой удивительный прогресс сравнительно с нашей зачаточной цивилизацией, думал я, раскроется передо мной, когда я взгляну ближе на мир, неясно мелькающий и быстро изменяющийся перед моими глазами! Я видел огромные и великолепные архитектурные сооружения, поднимающиеся надо мной, более массивные, чем какие бы то ни было строения нашего времени, и в то же время как будто сделанные из мерцающего тумана! Я видел роскошную растительность, покрывающую склон холма, не исчезающую и не ведающую зимних перерывов. Даже сквозь туманную завесу, окутывающую мои мысли, окружающий мир казался мне необыкновенно прекрасным. И таким образом у меня возникло желание остановиться.

Особенный риск при остановке заключался в возможности найти что-нибудь на том пространстве, которое занимал я и моя Машина. Пока я мчался во времени с такой ужасной быстротой, это не могло иметь значения. Я находился, так сказать, в разжиженном состоянии, скользил подобно пару в промежутках между встречающимися телами! Остановка же должна была повлечь за собой мое проникание, молекула за молекулой, в то, что уже находилось раньше на этом месте. Атомы моего тела должны были войти в такое тесное соприкосновение с этим препятствием, что могла произойти сильная химическая реакция и может быть страшный взрыв, который отправил бы меня вместе с моим аппаратом по ту сторону всех возможных измерений, в область неведомого! Такая возможность не раз приходила мне на ум, когда я строил свою Машину, но я беспечно принимал ее как неизбежный риск – один из тех, от которых человек не может избавиться. Теперь же, когда это стало неминуемым, риск уже не представлялся мне в таком розовом свете, как раньше.

Дело в том, что абсолютная странность всего окружающего меня мира, неприятное колыхание и дрожание машины и главное – ощущение непрерывного падения, все это незаметно действовало на мои нервы. Я говорил себе, что никогда не в состоянии буду остановиться, и под влиянием внезапного внутреннего противоречия я решил тотчас же это сделать.

Как нетерпеливый безумец, я налег на рычаг – Машина мгновенно перевернулась, и я полетел стремглав в пространство.

В ушах у меня раздавался гром. На мгновение я был оглушен, и когда очнулся, то заметил, что сижу на мягком дерне перед своею перевернутой машиной и вокруг меня с беспощадным свистом летает в воздухе град. Все было серо кругом. Но шум в ушах начал проходить, и я осмотрелся. Я находился, как мне показалось, на маленькой лужайке в саду, окруженный кустами рододендронов, пурпуровые и желтые цветы которых, сбиваемые градом, дождем падали вокруг меня. Отскакивающие от земли и танцующие в воздухе градины образовали маленькое облако, повисшее над моей машиной и стлавшееся по земле, точно дым. В одно мгновение я вымок до костей.

– Хорошо гостеприимство, которое оказывает будущее человеку, промчавшемуся через неисчислимое множество лет, чтобы его увидеть!

Однако я тут же подумал, как я глуп, что остаюсь мокнуть. Я встал и осмотрелся. Какая-то колоссальная фигура, вырезанная, по-видимому, из белого камня, неясно вырисовывалась в тумане, позади рододендронов. Но все остальное нельзя было видеть.

Трудно передать мои ощущения. Когда град стал ослабевать, то я более ясно разглядел белую фигуру. Она была громадна, так как серебристый тополь доставал только до ее плеча.

Она была сделана из белого мрамора и представляла нечто вроде крылатого сфинкса, но крылья его не стояли вертикально по сторонам, а были распростерты, и вся фигура как будто парила в воздухе. Пьедестал, как мне казалось, был сделан из бронзы и покрыт густым слоем медной зелени.

Лицо сфинкса как раз оказалось обращенным в мою сторону. Его незрячие глаза как будто следили за мной, а на устах лежала тень улыбки. Он был сильно попорчен непогодой, и это производило неприятное впечатление, точно он был поражен какой-то болезнью.

Я стоял и смотрел на него, может быть, с полминуты или с полчаса. Казалось, он то отдалялся, то приближался, смотря по тому, усиливался или уменьшался град. Наконец, я оторвал от него глаза на мгновение и тогда увидел, что завеса из града стала гораздо прозрачнее, и небо посветлело, обещая скорое появление солнца.

Я снова взглянул на белую фигуру, точно прильнувшую к земле, и внезапно почувствовал всю отчаянную смелость моего путешествия. Что предстанет передо мной, когда рассеется туманная завеса? Какие перемены могли произойти с людьми? Что, если жестокость стала общим достоянием? Что, если в этот промежуток времени человеческая раса потеряла свой человеческий образ и превратилась в нечто нечеловеческое, несимпатичное и подавляюще сильное? Я могу быть принят за какое-нибудь первобытное дикое животное, еще более страшное и отвратительное вследствие своего сходства с людьми. Я могу им показаться мерзкою тварью, которую следует тотчас же уничтожить.