Затмение - Александр Эпиницкий

Неожиданно звонит дочь. Восторженно и взахлеб начинает рассказывать о своих успехах в фигурном катании. Говорит: чтобы завтра, непременно, непременно, непременно, папочка, завтра ты все это должен сам увидеть! Только, просит она, оденься теплее, там у нас со льда сильно дует.

После этих слов я с трудом мысленно делаю разворот на сто восемьдесят градусов ото всех предыдущих звонков и замедляю машину, чтобы на несколько секунд вдохнуть свежий воздух детского восторга.

Однако сразу же после разговора с дочерью, поступает звонок из другой реальности: «Знаешь, наши отношения зашли уже так далеко, что мы просто обязаны жить вместе! »

Час от часу не легче. Снова разворот на 180. Я перехожу на очень тихий голос, что-то объясняю, пытаясь подобрать правильные слова. Попросту говоря, я начинаю врать.

В довершении этой получасовой карусели мне звонят с кафедры: «Семен Валентинович, мы закрываем ваш спецкурс. У нас оптимизация. Преподавать по вечерам вы больше не сможете, но у вас есть возможность войти к нам в штат на постоянной основе».

Вот так – сухо и прямолинейно.

Тем временем я подъезжаю к воротам маминого дома. Не доехав до них около пяти метров, останавливаю машину, выключаю двигатель, но остаюсь на месте.

«Это конец, – думаю я, упав головой на руль. – Как так? Единственное мое скромное утешение и спасение в жизни – мои лекции – у меня отнимают».

Удар был настолько силен, что, может быть, впервые я так отчетливо ясно ощутил пустоту в себе самом; будто все, что было во мне, весь мой богатый внутренний мир вдруг с бешеной скоростью пересыпался в бездну, как песок из песочных часов пересыпается из одной колбы в другую; только нижнюю колбу при этом еще и разбили.

Пустота. Мрак. Безысходность.

– Будь проклят этот чертов бизнес! Будь прокляты эти товарно-денежные отношения! – кричу я. – Я уйду! Уйду в рубище и сандалиях как Сократ. Или, нет, дождусь зимы, и уйду в волчьем тулупе как Толстой. Это никого не спасет, но это будет правдой.

Прошло время. Истерика сменилась тихим подвыванием. И тут сверху постучали…

Это была мама. Она стояла около машины и тихо постукивала по стеклу.

– Мама, опять я прихожу в этот мир благодаря тебе.

***

Но появление мамы было только развитием пролога. Далее следовал ускоренный ритм и шестьдесят восемь страниц убористого текста единичным межстрочным интервалом, насыщенных потоком чередующихся событий. Между этих строк уже невозможно было впихнуть ни размеренной прогулки в парке, ни праздного сидения с книгой на бугорке у тихой речки, ни умной и неторопливой беседы со старым другом. Туда уже ничто не помещалось, даже воспоминания о детстве и давняя мечта совершить поход сквозь льды севморпути.

Всё бегом, всё урывками. Многое пустое, малозначительное, без чего можно было бы легко обойтись, но с чем нужно было «непременно» справиться, чтобы перейти на следующий уровень. Я стал похож на волка из старой электронной игры, который с трудом успевал подставлять корзину, чтобы поймать летящие со всех сторон яйца. Пресный быт, поставка и отгрузка, внешнеполитическая новостная сводка, непонимание общей цели, подозрительный рентгеновский снимок, тысяча вопросов к власти и две тысячи вопросов к себе самому и народу, губительная страсть к женщинам, уступки обстоятельствам, борьба с совестью и принципами, бессонные ночи, пистолет с одним патроном, чашка кофе и пепельница, до верху набитая окурками…

Этих яиц… м-н… или – как там все это назвать? – этот жизненный поток стал настолько бурным в последнее время, что сил не хватало не только на анализ происходящего, но даже на систематизацию. Я почувствовал, что не справляюсь, что, вот-вот, у меня все начнет падать из рук и разбиваться вдребезги… И я открыл глаза.

Я взглянул на часы: половина третьего тьмы. Обычно в это время суток мне хочется либо пить, либо начать что-то записывать, чтобы выпрямить туго закрученную спираль из потока мыслей.

Я включил светильник, дотянулся до полки, взял карандаш и блокнот и подвел итог: «Е» равно «м ц в квадрате»; сама по себе моя масса ничтожно мала по сравнению с бешеной скоростью света в вакууме, чтобы я мог как-то успеть повлиять на то, что происходит в мире. Но, быть может, моя масса превратится в ощутимую энергию и жизнь наполнится смыслом только при условии, если меня постоянно с кем-то или чем-то сталкивать, как ядра, столкнувшиеся вместе, приводят к термоядерной реакции. Тогда, к чему вся эта систематизация? Пусть всё идет, как идет.

После этого я моментально уснул.

Из жизни отмечающих

История о том, что при любых обстоятельствах нужно сохранять самообладание и не терять чувство меры.

Вам доводилось встречать новый год в большом коллективе сослуживцев? Это весело, не так ли? Так вот, сейчас будет ещё веселее. (Забегая вперед, сообщу, что эти строки пишет человек с очень больной головой и ощущением будто он проглотил живого медведя, который там, внутри, ерзает, причиняя каждым своим движением нестерпимые страдания).

Представьте, спустя час после официальной части, вы уже раскрепощены и вы – душа компании. У вас и так язык идеально подвешен, а тут за вами начинают бегать десять стенографисток, смотреть вам в рот и записывать каждое ваше слово, потому что сегодня вы – трибун, Цицерон, Сенека и глава конгресса, и у вас что ни слово, то перл или золотая монета. Один глаз у вас уже блестит, другой – полон тепла и мужественной неги. Вы молоды, вам двадцать семь. Вы своим взглядом заворожили почти всех женщин на этом сказочном вечере; и вон ту – в красном платье; и вон эту – в розово-голубом; и вон ту, другую, – в красном. В общем – всех, всех… Почти всех.

Все они хотят с вами танцевать, и десять стенографисток тоже хотят. Почему бы и нет: такие желания отвечают вашим планам.

И вот, вы садитесь с каждой из них в вертолет, и он начинает кружиться так, что ветер от его лопастей поднимает ввысь их невесомые одеяния из английского шифона. Каждая танцующая пара в восторге. Публика аплодирует вашему мастерству. Публика тоже в восторге!

Десять стенографисток получили свой танец и после этого одна за одной убегают в соседний кабинет, в машбюро. Они садятся за печатные машинки и настукивают не только ваши пламенные речи и тосты, но и (тайно, потихоньку, только для себя) 2000 и одну сказку, которую вы успели нашептать каждой из них во время головокружительного полета на вертолете.