Дубовый дым - Александр Новосельцев

– Да, я ее потом перекладывал. А в дымоходах, когда чистил, гнездо нашел и два пустых яйца. И как они туда попали, в самый низ?

Он зашевелился, заволновался:

– А ты думал, это птичье гнездо? Нет, это крыса свила и яиц туды натаскала.

– Так это она в шкафу дырку прогрызла и в комоде все белье растрепала?

– Она! У меня с ей, с этой крысой, прямо война. Мыши – тоже беда! Я-то берегу все, что ты от воров прячешь, а они и там достают, все извозят, изгрызут! Мор их возьми!

Он подумал, вспоминая, что где еще надо бы сделать, поправить.

– Пунькю-то ты доделал?

– Вроде да.

– Надо бы дверку на ней попрочней изделать да замок бы повесить, а то, неровен час, – воры залезут.

– Так ведь уже залезали…

– О-о-о! Три раза!

– А, ну да, ты же лучше знаешь.

– О-о-о, мине да не знать! Они как залезли у дом у последний раз, пили-гуляли, усе вверх дном подняли.

– Да уж видел. – Мне больно было вспоминать разбитые окна, перевернутые постели, сломанные замки на дверях. И, главное, – принесенная из сеней гора газет и старых бумаг, разбросанная по полу в избе. Сверху валялась разбитая керосиновая лампа. – А лампу с бумагой они зачем разбросали?

– Они как пить стали, слышу, у них дым коромыслом и разговор пошел – дом спалить. Я лампу у во двор вынес, керосин, какой оставался, за сараем вылил. А пока они за бумагами у сени выходили, я у них спички стащил и свечу задул. Они пьяныя, ругаются. Потоптались у темноте, спичек не нашли и убрались. А я у них, пока они толкались, куртку и фуражку забрал, спрятал на чердаке.

– А! Так это ты куртку спрятал. А я думаю, как же они на чердаке их забыли? Я их в милицию отдал, когда воров искали.

– Ну и что, нашли?

– Да ну – «нашли»! Да если б я их за руку поймал и привел в милицию, и то, наверное, сказали бы: «А это, действительно, воры? Докажите. А-а, ну их! » Да им отпечатков пальцев и вещественных доказательств все равно мало. Так что зря мы с тобой старались.

По шагам на потолке было слышно, как он переживает. Походил, сел опять у трубы.

– А ты для чего на входной двери пробой вынимаешь с замком вместе? А?

– Да ключ потерял. Прятал все время под застрехой, а он, видно, упал. Я шарил-шарил – как провалился! А сейчас под снегом и вовсе бесполезно искать. Теперь вынимаю пробой вместе с замком, а потом на место ставлю.

– О-ох, и непоря-ядок. Это ж тольки от честных людей!

Я слышал, как он повздыхал, поерзал в тишине и тихо-тихо запел, словно замурлыкал какую-то длинную песню.

Утром проснулся я поздно. В избе было прохладно. Готовя завтрак, я вспомнил ночной разговор, положил на тарелку хлеб, кусочек колбасы и конфету. Вынес и поставил на полочке возле чердачного люка. Позавтракав, я знал уже, чем себя занять. Укрепил двери и повесил замок на пуньке, занялся потолком в горнице, обмазал печную трубу, сходил за водой, наколол дрова, натопил печь. Между делами, ради перекура, подходил к березе у калитки, вдыхал прохладный, чистый воздух, который в городе можно продавать – и отбою не будет, и с радостью смотрел на деревню, поле, бурый лес, березовую аллею. В вечереющем воздухе тихо звучали мелодии рождающихся стихов.

        На пригорке – домик в два окошка,

        Перед ним – березки у пруда.

        Поздний вечер, звезды. Лишь гармошка

        Согревает душу в холода.

        В снежном поле – ветер-завируха,

        Снег сметает меж березок в пруд.

        Деда два да лишь одна старуха

        Меж двенадцати пустых дворов живут.

        Заметает снег пустые сени,

        Сыплет в дом между прогнивших слег.

        За окном разбитым бродят тени

        И повсюду только снег да снег.

        Но, как жизни след, тропа-дорожка —

        От крыльца к крылечку, между хат…

        Снег, печной дымок, поет гармошка,

        Окна изб лампадками горят.

Темнело быстро, и уходить не хотелось, но нужно было подложить дрова в прогоравшую печь. В сенях остановился, посмотрел на полочку. Все было на месте, не было только конфеты. Вместо нее лежал потерянный ключ. Я взял его, посмотрел на ход, ведущий на чердак, громко сказал:

– Спасибо тебе. – Радуясь, вошел в избу, положил ключ на стол возле сахарницы, снял чайник с плиты. Пил чай вприкуску, глядя на ключ, вспоминая бабушкины рассказы про «хозяина». Что-то было главное в тех рассказах, что забылось. Напившись, посмотрел на стопку исписанных листков на столе. Надо бы еще поработать. Вставая, пошарил под столом упавший с ноги тапок, не нашел. Заглянул под стол, увидел его лежащим почему-то под лавкой у стены, и вдруг догадался!

Я вышел в сени, подставил лестницу на чердак. Поднялся, зажег свечу. «Где-то с краю я видел его». Сначала различил в полумраке старый портфель, потом плитку без ножки, удочки. Под пыльной тряпкой, бывшей когда-то пиджаком, я нащупал лапоть. Слава богу, не выбросили, не сожгли. Он был старый, задеревенелый, серый от пыли и времени. Спустился, поставил его в угол у двери, вынул из кармана конфету и положил в лапоть. Не оборачиваясь, глядя в лапоть, сказал:

– Знаешь что? Поедем со мной в город, в новый дом. Дом без хозяина – сам знаешь… А летом я твой лапоть сюда привозить буду. Ладно?

Постояв, пошел в избу. Подложил дров в печку, собрал половики и, побыв на улице и померзнув, вытряхнул их.

Занавеску на окне у письменного стола я закрывать не стал. На дворе было уже совсем темно. Деревенская сторона светилась редкими огоньками. На душе было грустно и легко. Вспомнившийся дневной вид из окна и эти огоньки в темноте вдруг стали тем пейзажем, который я ручкой стал зарисовывать непонятным пока самому образом: