Нетленный - Александр Тамоников

– Так пусть живет, – пожал я плечами. – Найдет себе не очень пожилую колхозницу… Население там осталось?

– Население есть, – подтвердил Сергей Борисович. – Деревня растянута с востока на запад, там есть электричество, магазин, клуб, фельдшерский пункт, почта. По словам Василия, в Ржавниках сотни полторы населения и даже участковый… – Якушин улыбнулся, – который лишь недавно узнал, что он уже не милиция, а полиция… Утрирую, конечно, простите. Но население, сами понимаете, в основном пенсионеры. Рабочие места имеются только в сельсовете, на почте да в селе Кундус, что в трех верстах к западу от Ржавников… По словам Василия, в деревне атмосфера необычная… – Сергей Борисович как-то замялся.

Насторожилась Варвара.

– В каком это смысле?

– Даже не знаю, как объяснить… Василий это точно объяснить не смог, лишь поделился ощущениями. Чувство тревожности, что ли. Воздух необычный, не такой, как в других местах. Свежий, разумеется, с экологией там все в порядке, но все же… В общем, давит атмосферный столб, дискомфорт вызывает. Местным – нормально, другого и не знают, а вот приезжим – не по себе. Возможно, осталось излучение после тех событий, не знаю. Не стоит напрягаться, Никита Андреевич, это излучение не относится к радиоактивным. Люди живут там много лет, и после того как сняли ограничения полвека назад, повышенной смертности в районе не отмечено. Назовем это зоной с особой энергетикой. Итак, на чем мы остановились? В общем, жить Василию больше негде, и он переезжает в Ржавники. До райцентра от деревни трижды в неделю курсирует автобус, от райцентра в Красноярск – еще один. Можно через Томск – дело вкуса. Василий чистит от травы участок, пытается что-то сделать в доме, тянет новую проводку со счетчиком вместо изношенных. Сжигает старую мебель, которой невозможно пользоваться. Забирается на чердак – а там авгиевы конюшни. Старые газеты, книги, стопка «Кругозоров» за 70-е годы. Помните, был такой ежемесячный литературно-музыкальный журнал со вставленными в него гибкими пластинками? И именно на чердаке, разрывая старый хлам, Василий обнаружил письмо от деда, адресованное лично ему, единственному внуку. Чистый конверт, а на конверте – «Василию от деда Федора». У старика был обширный инфаркт, что неудивительно в восемьдесят шесть лет. По-видимому, были звоночки, понимал, к чему идет. Отдельно написал завещание, передал, кому следует, а отдельно – это послание. Облегчил душу, открыл Василию то, что держал в тайне почти полвека, – тем самым загрузив внука по самые уши…

– Предполагается, что у Федора Тимофеевича с ясностью ума перед смертью все было в порядке? – спросила Варвара.

– Да, конечно. Василий показал мне это письмо. Строчки немного гуляют, но почерк уверенный. Старик прекрасно понимал, что пишет. Оставим в покое лирику, прощальные слова, все прочее, не имеющее отношения к делу. Суть следующая. У деда имелась тайна, о которой знал только он. В шестьдесят девятом году Федору Тимофеевичу было тридцать восемь лет. Получил среднее техническое образование, в двадцать восемь женился, серьезно относился к жизни. Дом построил своими руками. Тогда это было нормальное село, где люди неплохо жили и работали. Он переехал в Ржавники в шестьдесят втором, сыну стукнуло три года, водили в местный детский сад, жена работала на почте. Сам каждый день ездил на работу в Кундус – трудился горным мастером на песчаном карьере. В семье имелся собственный газик – редкость по тем временам. В шестьдесят девятом сын уже учился в школе, жену назначили заведующей почтовым отделением. Под Ржавниками планировали строить каменный карьер. Даже мысль тешил – перевестись сюда, чтобы к дому поближе. Потом начались эти злосчастные события… Мне жаль, Никита Андреевич, но ваша «скептическая» версия не работает – события действительно имели место, чему Федор Тимофеевич, материалист до мозга костей, непосредственный очевидец. Умирали люди, которых он хорошо знал. По счастью, в день обнаружения первого саркофага его в селе не было. Но ходили слухи, люди перешептывались. Наивным человеком он не был, умел отличать досужие сплетни от реальных фактов. Федор Тимофеевич понимал, что скоро что-то начнется, и от греха подальше отправил семью в Ачинский район, где жила его двоюродная сестра. Потом началось – войска, оцепление, спецслужбы, переписывающие всех жителей села… Покидать район людям запретили – кары за ослушание были серьезные. Конечно, он слышал про мраморный саркофаг, про девушку в гробу с голубыми глазами. При нем умирали его знакомые, и он участвовал в похоронах. В оцепленный квадрат согнали технику, специальные камнедробильные машины, бульдозеры, экскаваторы. На участке пятьсот на пятьсот метров к северо-востоку от села производились работы. Рыли штреки, галереи. Грунт и каменную породу извлекали осторожно, предварительно все простукивали, просвечивали. Федора Тимофеевича назначили мастером на этот «производственный участок». Пришли серьезные люди, сообщили новость: с постоянного места работы, по договоренности с руководством, его переводят на новый участок. Он же специалист по изыскательским работам? Вот и прекрасно. Работа ответственная, отнестись со всей серьезностью. Когда все закончится – вернется на свой карьер. Оклад на новом месте был такой, что дух захватило. Пришлось подписать кучу бумаг, выслушать уйму инструкций и наставлений. Работали весь световой день – под неусыпным оком автоматчиков и людей с красными книжицами КГБ. При нем в сокрытых под толщей камня склепах нашли еще два мраморных саркофага – один он видел издали, когда его грузили в военный грузовик. Федор Тимофеевич старался не ломать голову – да и правильно делал, так спокойнее. Но однажды заболел рабочий, пришлось самому взять в руки отбойный молоток, подвезти по подземному коридору компрессор. Участок считался практически законченным, остался небольшой кусок стены. Внезапно молоток провалился – за слоем камня была пустота. И камень, когда он очистил его веником, оказался фрагментом древней каменной кладки. Он сделал еще пару «перфораций», осторожно вынул булыжник. Просунул руку – точно пустота. И что-то необъяснимое навалилось из этой пустоты – макушка онемела, душа покатилась в пятки. Не сказать, что умер от страха, но точно испугался. Посмотрел по сторонам – никого. Ну, вышло так, все рабочие трудились на других участках. Просунул руку с фонарем, снова сунулся. И все, что до этого пережил, с утроенной силой навалилось! Компактный склеп, каменный пьедестал, маленький мраморный саркофаг на пьедестале – уменьшенная копия того, что он уже видел…

– Насколько маленький? – вырвалось из меня.

– Достаточный, чтобы упокоить маленького ребенка… – Сергей Борисович тоже разволновался, стал бледнеть. Развел руки, как рыбак, демонстрирующий размер пойманной рыбины. – Сантиметров семьдесят в длину, сорок в ширину… Тот же мрамор, такие же затейливые узоры, крышка, обмазанная раствором в месте стыка с саркофагом… Федор Тимофеевич сам не мог понять, что на него нашло. Словно подсказки получал со стороны. Поднял, поднатужившись, камень, вставил на место. Замазал все стыки грязью, которой под ногами было вдоволь. Трясся от страха, пытался разобраться сам с собой – что с ним происходило? Насилу успокоился, ни кураторам, ни коллегам ничего не сказал. Покатил компрессор дальше – в соседнюю галерею, притворился, что разболелась голова. Впоследствии порывался сообщить органам о находке, но так и не сделал этого. Как принимал решение – сразу страх охватывал. И чем больше проходило времени, тем иллюзорнее становилась перспектива облегчить свои моральные страдания. Ну, расскажет чекистам, покается – все равно получит срок за попытку сокрытия. Волновался, молился, чтобы пронесло. И все, как ни странно, обошлось. Работы переместились на другой участок. Больше находок не было. Через месяц руководство на Лубянке проект закрыло. Работы прекратились, технику увезли, оцепление сняли. Никакие «сталкеры» по участку, конечно, не бродили – людей запугали, наврали, что местность продолжает охраняться. Но Федор Тимофеевич был в курсе, знал, что объект опустел полностью. Душа томилась, снова сдавали нервы. И однажды он не выдержал, составил план и начал действовать. Никого, конечно, не посвящал. Была слякотная осень. За два часа до рассвета, когда минимален риск наткнуться на бодрствующего человека, он направился к заброшенному карьеру. Машину решил не брать – триста метров ходу. Спустился в галерею, прихватив с собой лом и разбитую тележку, оставленную рабочими. Разобрал часть стены, с помощью лома отодрал саркофаг от пьедестала. Как грузил на тележку, стараясь не кренить, отдельная грустная песня. Но думал, будет хуже. Видимо, стенки у «ларца» оказались не такими толстыми, как у других. Справился, приделав к тележке что-то вроде пандуса из досок. Катил до дома со всеми мерами предосторожности, укрыв брезентом. Заготовил версию на случай нежданной встречи. Но обошлось, закатил на участок, заперся. Передохнул, махнул стаканчик беленькой, чтобы лихорадку унять. Втащил в дом и стал осматривать находку. Имелось желание снять крышку, но, вспомнив, что случилось с его предшественниками, – не стал. Продать в то время – невозможно. Использовать себе во благо – как? Хорошо, что жив остался и не узнал никто. И решил Федор Тимофеевич не искушать судьбу. В голове техническое образование, придумал простейшую лебедку, как опустить саркофаг в подпол. Сам туда спустился, углубился лопатой и кайлом в земляную стену, соорудил нишу, куда и задвинул опасную штуку. Снова завалил землей, все выровнял, укрепил, а к стене придвинул металлический стеллаж, на котором супруга хранила банки с соленьями. Махнул беленькую, спать пошел. На следующий день отправился на машине в Ачинский район, привез супругу с сынком Николаем – будущим папой нашего Василия…