Блеск минувших дней - Гай Гэвриел Кей

Впрочем, можно ненавидеть друг друга, даже забыв о причине вражды, подумал Верховный патриарх. По привычке.

По правде говоря, он считал, что лучше всего позволить этим двоим сражаться друг с другом. Один победит, другой погибнет, а может, погибнут оба? Несомненно, в Батиаре найдутся другие способные военачальники из более молодого поколения, к которому принадлежал и сам патриарх. Возможно даже, Родиас сможет распространить свою власть на город одного из них. Или на оба города!

Это игра, подумал Скарсоне. Да, люди умирают во время игры, но так всегда бывает, не правда ли, и разве это так уж важно? Ему еще может понравиться эта игра – со временем, – а в данный момент есть и другие развлечения.

– Таково мое решение, – объявил он. – Подождем. Можете быть свободны. – И, когда эти двое встали, дружелюбно прибавил: – Мы об этом еще поговорим.

Советники поклонились и вышли совершенно отсыревшие.

– Мне тоже уйти? – спросила женщина притворно огорченным тоном.

Верховный патриарх Джада громко рассмеялся и брызнул на нее водой. Она обрызгала его в ответ, это было неожиданно и восхитительно.

* * *

Незадолго до этого в раскаленном от летней жары Акорси, который расположен вдали от моря, смягчающего зной, и не имеет порта, правитель города Фолько Чино пришел под вечер в покои своей супруги Катерины, и, как часто бывало, любовался ею.

Служанка расчесывала распущенные волосы госпожи, по-прежнему рыжеватые и блестящие, хотя та уже была не молода и успела родить четырех детей – все выжили. Расчесанные волосы служанка надушит мускусом и припудрит истолченной в порошок гвоздикой. В семье Риполи все были рыжими, и мужчины, и женщины, – а с тех пор, как они стали герцогами Мачеры, еще и надменными, пусть даже герцогство было куплено. Брат Катерины заплатил за него сногсшибательную цену Священному Императору джадиттов, который всегда нуждался в деньгах и отстаивал свое право раздавать титулы.

Глядя на себя в зеркало, рама которого была украшена жемчужинами, Катерина сказала любимому мужу:

– Предупреждаю: если с ней что-нибудь случится, я уйду от тебя в монастырь.

То был старый разговор. Фолько, известный верностью своей жене, откашлялся, кивком указал на служанку (жена увидела это в зеркало) и ответил:

– Ты всю жизнь только и делаешь, что предупреждаешь меня то об одном, то о другом.

Они не называли имя человека, о котором шла речь. В этом не было необходимости.

– Мне это не нравится, – сказала Катерина.

– Я знаю. И она знает. Ее родителям это тоже не нравится, и ни одному священнику в Батиаре это не понравится. И что, значит, ей надо было замуж выйти? Или уйти в монастырь? Твой брат может купить для нее пост Первой Дочери в любом монастыре и заодно, возможно, спасет этим свою душу.

– Она вряд ли там осталась бы, да и Ариманно для спасения души этого маловато.

– Вот именно, – согласился правитель Акорси. – Так зачем мы опять это обсуждаем?

– Потому что она не должна жить такой опасной жизнью, – ответила его жена.

Она все еще стояла спиной к супругу. На столе перед ней лежали серьги, кольца и ожерелье, и она собиралась надеть их перед тем, как встать из-за стола, – Катерина никогда не выходила из своих комнат без украшений. Она была щедрой, необычайно умной и любила драгоценности.

– Такой же опасной, как у моего двоюродного брата Альдо, и у Коппо, и у любого из тех, кто мне служит, – заметил ее муж.

– Фолько, она – не твой двоюродный брат Альдо и не Коппо Перальта!

– Да. Но она ни в чем не уступает им. Любовь моя, я не просто так это говорю. Она не владеет мечом и не участвует в боях вместе со мной, но почти во всем остальном Адрия – мое лучшее оружие.

– Оружие, – повторила жена. Она заметила, что на этот раз муж назвал племянницу по имени.

– Она хочет быть оружием, – возразил Фолько. Это и правда был старый спор.

– Она хочет заслужить твое одобрение. Даже твою любовь. В самом деле, если бы я умерла, она бы…

– Прекрати, – оборвал он ее совсем другим тоном.

Катерина посмотрела на мужа в зеркало – он отвернулся, поморщившись. И она прекратила.

– Я не разрешаю тебе умирать раньше меня, – тихо сказал Фолько д’Акорси. – Я тебе это уже говорил.

– «Не разрешаю», – передразнила она, или попыталась, но ей это не удалось.

Помолчав, он сказал:

– Катерина, есть мужчины и женщины, которые отмечены или которые сами себя отметили другой жизнью. Адрия – одна из них. Мы это понимаем. Ее отец тоже понимает, хоть он и против этого. Поэтому она здесь, а не в Мачере, и не вступает в брак, который мог бы отразиться на судьбе Батиары. Я пытаюсь – с твоего позволения – на время предоставить ей эту другую жизнь до того, как ей придется смириться со своим положением. Пытаюсь уважать ее желания, о которых она нам дала понять. Любовь моя, на некоторых из этих дорог в какой-то момент может стать опасно. Но это все равно ее выбор, и она давно не ребенок.

Катерина смотрела на него в зеркало, необычайно дорогое, в этой золотой раме с жемчужинами.

– Ну хорошо, но обещай мне…

– Не могу, – ответил он.

Через три месяца, когда сухая жара закончилась, и началась осень, и за городскими стенами убирали виноград, Фолько опять пришел к жене в ее покои. На этот раз утром, когда солнце только что взошло и в открытые окна были видны горы, пылающие яркой листвой – рыжей, красной, золотой.

Она сидела в халате и читала письмо от своей невестки. Служанка выкладывала первый из ее нарядов на сегодняшний день.

Фолько оживленно произнес:

– Доброе утро! Я должен уехать, любовь моя. Шесть человек едут со мной. Есть кое-какие дела, которыми нужно заняться. Мы поохотимся и… разберемся с тем, что возникнет.

– Всего шестеро?

– Больше не требуется. Это же не война. Я буду тебе писать, как обычно.