Детектив для уютной осени - Татьяна Полякова

– Я как раз пытаюсь их заполучить, Емельян Иванович, – Лючия снова улыбнулась. – Наш герой наверняка ими располагает, но отчего-то не хочет делиться.

Василий Васильевич наклонился к домоправительнице и уточнил тихонько:

– Как-как его зовут?

– Емельян Иванович, – почти по буквами выговорила Нинель Федоровна ему в ухо. И, отодвинувшись, громко спросила: – Как вам бульон? Добавку или нести утку?

– Утку, – решил Меркурьев.

Загадочные замечания загадочной красотки как-то отвлекли его от земных радостей вроде водки и утки.

Она что-то знает? Или играет на интерес? Привлекает к себе внимание? Или пытается на что-то намекнуть?

И вообще – кто она такая? Откуда взялась? Зачем приехала?

Все эти вопросы, отрезвляя, пролетели у Меркурьева в голове, как порыв ледяного балтийского ветра.

– Оставим иллюзии тем, кто готов ими питаться, – продолжала Лючия, играя своей меховой накидкой. – А сами попробуем установить истину.

– Какую же истину вы хотите установить, милая фрейлейн? – осведомился гость, неожиданно оказавшийся Емельяном Ивановичем. – В вещах и явлениях нет ничего устойчивого, в них не заключена истина. Всякое знание есть только способ отражения действительности в человеческом разуме.

– Чушь какая! – фыркнула Софья. – Стас, дай мне тоже кофе, что ли! Хотя он тут слишком крепкий, я потом не засну.

– Так давать? – спросил Стас. – Или не давать?

– Позвольте, – с улыбкой продолжал Емельян. – Мысль о том, что человек есть мера всего сущего, не содержит ничего кощунственного. Она еще в древности была высказана греческим философом Протагором.

– Каких-то философов приплели на пустом месте, – сказала Софья с досадой, захлопнула журнал и кинула его на столик. – То Кант, то Протагор, еще чище! .. Стас, лучше чаю налей. Духов вызывать и то веселее! Где эта колдунья? Может, вызовем?

Лючия поднялась с кресла, подошла к камину и взяла с мраморной полки коробок спичек. Пляшущее пламя освещало ее всю, от остроносых туфелек до плотных, как у камеи, волос. Все смотрели на нее, и она знала, что смотрят.

– То есть вы ничего не расскажете, правильно?

Меркурьев, на которого она уставилась, внезапно для себя покраснел.

Покраснел он тяжело, густо, весь залился свекольным цветом, шее стало жарко, и зашумело в ушах.

Лючия не отрывала от него глаз.

– Нет, я готов, – пробормотал Василий Васильевич непослушными, набрякшими губами. – Только не знаю, что вам рассказать.

– Правду, – настаивала Лючия. – То, что было на самом деле.

– Мы нашли тело и целый день провели в отделении, – сообщил Меркурьев правду. – Все.

Она опустила глаза, и он смог передохнуть.

– Ну, как хотите, – проговорила красавица. – Я сама попробую узнать правду.

– Для этого необходимо свободное познание, – снова вступил Емельян Иванович. – Но как только пытливые силы духа устремляются вдаль и самые недосягаемые цели с неотвратимой властью притягивают к себе человеческий ум, он сразу же забывает об ограничениях своих способностей и препятствиях, поставленных природой.

– Вы хотите сказать, что мне не хватит ума? – уточнила Лючия, а Софья захохотала.

– Милая фрейлейн, я говорю, что потребно время и умственное усилие, чтобы разобраться в любом предмете. Даже при кажущейся его простоте.

Василий Васильевич встал.

– Куда? ! – закричала на него Нинель Федоровна. – Я утку несу!

– Я на секунду, – пробормотал Меркурьев и выскочил в коридор.

Здесь было почти темно – горел всего один торшер – и холодно.

– Что такое? – сам у себя спросил Василий Васильевич и потер лицо. – Колдовство какое-то! ..

Он оперся обеими руками о резной столик и постоял так некоторое время. Прямо перед ним восстала картина, но он не понял, что на ней изображено.

Постояв, он пошел в сторону вестибюля. Там света не было вовсе, только плясали слабые отблески пламени. В камине догорали дрова.

Василий Васильевич пересек дубовый холл, подергал двери – они были заперты – и подошел к столику, на котором лежала «Философия Канта».

Он точно помнил, что утром закрыл ее, но сейчас книга была открыта и лежала страницами вниз.

– Пятьдесят седьмая, – произнес Василий Васильевич вслух. – Итак, философ не испытал в жизни ни сильных страданий, ни сильных радостей, которые приносят с собой страсти!

Перевернул ее, посмотрел.

«Философ не испытал в жизни ни сильных радостей, ни сильных страданий». Все верно.

– И долго это будет продолжаться? – требовательно спросил Меркурьев у книги. – Ты что, издеваешься надо мной? !

– Тише, – произнес незнакомый голос совсем рядом. – Что ты шумишь?

Василий Васильевич дернулся от неожиданности, «Философия» свалилась на пол.

– Это не я, – ответил второй голос. – Это он.

– Кто здесь? – очень тихо спросил Меркурьев. Ладони у него стали влажными.

– Никого здесь нет, – сказал первый голос.

– Как же нет, когда есть, – тут же отозвался второй. – Ты двери закрыл?

– За… закрыл, – выговорил Василий Васильевич в темноту.

– Все закрыто, – сказал первый голос. – Гости прибыли.

– Как? ! Все? !

– Давно прибыли.

– А камень?

– И камень на месте.

Василий Васильевич мелко и часто дышал.

– С кем вы разговариваете? – спросил он и огляделся по сторонам. – Или я с ума сошел?

– Пойдем отсюда, – предложил первый голос. – Все только начинается, и дел полно. Ты только не суетись! .. Вечно торопыжничаешь! ..

– Ты меня не учи, – разозлился второй. – Я как могу, так и действую, а хочешь, делай все по-своему и с меня тогда не спрашивай!

Голоса удалялись, словно уходили по коридору.

Меркурьев заметался.

Он взлетел по чугунной лестнице, она неодобрительно загудела. На втором этаже тоже было темно и тихо, и никого. Он сбежал вниз, обежал вестибюль и выглянул на улицу. Под липами сиял в лунном свете белый «Кадиллак», а больше никого и ничего. Меркурьев кинулся обратно в дом, еще раз обежал вестибюль и коридор – с тем же результатом.