Дети грозы. Книга 3. Зови меня Смерть - Мика Ртуть

До тех пор пока она, уже обнаженная, не потянула вниз последнее, что на нем осталось, и не остановилась в недоумении.

Проклятье. Как он мог забыть, что он только во сне – неутомимый любовник, а в реальности… Проклятье! .. Чтоб он сдох, этот любящий па…

Дайм покачнулся от вспышки боли, и следующей – еще сильнее. Обвивающие его щупальца заклятий сжались, остановили сердце и дыхание. Он упал на колени, не в силах хотя бы что-то сказать.

От Шуалейды дохнуло недоумением и ужасом: она увидела, все увидела. И замерла, не понимая – что же делать…

Всего на миг, но за этот миг Дайм успел констатировать крайнюю степень собственного идиотизма и попрощаться с жизнью. Что ж, она была короткой, зато насыщенной, и заканчивается на ужасно глупом, но прекрасном моменте.

– Даже не думай, – зло оборвала его Шу, и щупальца печати разжались.

Сердце снова забилось. Дайм смог наконец-то вдохнуть. И шепнуть:

– Прости, я полный идиот, – и уткнуться лицом ей в живот.

– Это и есть твое проклятие, да? – тихо спросила она, тоже опускаясь на колени и заглядывая ему в глаза.

Больше всего на свете ему сейчас хотелось оказаться на Потустороннем континенте. Где угодно, лишь бы не испытывать этого отчаяния и унижения. Боги, какой же он идиот! Забыться и едва не сдохнуть на свидании с любимой, на это способен только полный анацефал.

Впрочем, у него по-прежнему все шансы сдохнуть. Ведь ответить на ее вопросы – это значит самому раскрыть тайну печати. А это – второе смертельное «нельзя» после нарушения прямого приказа императора.

– Я не могу тебе сказать. Ты же сама видишь… – ему даже говорить было трудно от стыда. – Я… я не могу, прости.

Прозвучало настолько откровенно – и точно, шис дери папочкину фантазию! – что сдохнуть захотелось почти нестерпимо. Признаться любимой женщине, что ты не способен ее любить…

– Перестань, мне трудно это держать, – тихо пожаловалась Шу.

Только тут Дайм решился поднять взгляд.

– Сейчас пройдет, – твердо пообещал он, усилием воли отрешаясь от эмоций. Всех эмоций. И отводя от себя ее руки. – Я… не должен был… проклятье!

– Это сделал твой брат?

Дайм покачал головой.

– Кто? Скажи мне, я…

– Убьешь его, если продолжишь расспросы, – прозвучал где-то рядом голос, похожий на рокот пламени.

Интермедия

Ристане хотелось убивать. Долго, жестоко и кроваво. Шисов предатель рядом с проклятой сестренкой выглядел таким счастливым, что ей постоянно представлялось, как она вцепляется ногтями ему в лицо и срывает с него идиотский восторг вместе с кожей.

Как жаль, что нельзя этого сделать! Но когда-нибудь у нее получится. Обязательно получится. Не будь она Суардис!

Кинув поводья какому-то особо прыткому воздыхателю, Ристана спрыгнула с лошади прямиком в руки Сильво, отмахнулась от фрейлин и быстрым шагом направилась к себе. Она не могла больше притворяться. Ни секунды. Тем более шисов ублюдок все равно ей не поверил, как она ни старалась.

Как он посмел? Как? .. Чего ему не хватало, сукину сыну? Разве она не красивее и не умнее сестры? А Бастерхази? Неужели он думает, что она верит в его наглую ложь? Он – такой же, как шисов ублюдок Дюбрайн. Увидел одаренную самку – и потерял последние мозги, словно весенний кот. И еще смеет уверять Ристану, что по-прежнему думает только о ней и действует только ради ее блага.

Мерзавец.

Сукин сын.

Наплевал на ее чувства, растоптал, унизил, оставил в одиночестве… а ведь она его любила! Любит до сих пор, будь он проклят!

Ристана кинула злой взгляд на графа Сильво, отворившего перед ней дверь будуара и отступившего в сторону. Деликатный, дери его Мертвый! Как будто ей поможет его шисова деликатность. Как будто ей нужна его скучная любовь.

Не утруждаясь улыбкой, Ристана сделала Сильво знак следовать за ней. И, швырнув веер и перчатки в шарахнувшуюся от нее камеристку, упала в кресло перед туалетным столиком. Большую часть его занимали не баночки и флакончики с притираниями, а зеркало. Старинное, в массивной бронзовой раме с прихотливыми завитушками.

– Все вон, – велела она камеристке и дежурной фрейлине и чуть мягче добавила: – А ты останься со мной, Сильво.

Не обращая больше внимания ни на кого, Ристана повернулась к зеркалу и принялась рассматривать свое отражение. Это успокаивало. Словно жгущая ее ненависть вытекала из нее и впитывалась в отражение, делая его еще прекраснее.

Погладив пальцами щеку и убедившись, что ее кожа нежна, шелковиста и упруга, Ристана облегченно выдохнула. Ее самый страшный кошмар – что она вдруг стала морщинистой бессильной старухой – опять отступил.

Отражение в зеркале тоже улыбнулось. Сыто и довольно. На Ристану снизошло спокойствие и умиротворение, головная боль, преследовавшая ее с самого вчерашнего бала, отступила. И разум очистился от всего лишнего вроде любви и ненависти. Какие, право, глупости, когда на кону стоит судьба ее страны и дело всей ее жизни! Очень жаль, что отец не внял ее словам и объявил наследником Каетано. Мальчишка погубит Валанту, даже если сумеет выжить и сесть на трон вопреки планам Люкреса.

Или Люкрес погубит. Его не интересует ничего, кроме собственного величия, а величие для него – исключительно в магическом даре. Боги, какая глупость! Иметь все, о чем только можно мечтать, но желать недоступного и совершенно ненужного. Несусветная глупость.

Вот Ристана не мечтает о даре. Нет его – значит, Двуединым так угодно. Зато есть красота, ум и Валанта. Самое важное, единственное, что имеет значение. Процветание и могущество Валанты. И ради него она готова на все. Потому что это – ее долг. Это – судьба и путь настоящих Суардисов. А кроме того – это ее шанс…

– Скажи, что у нас все получится, – попросила она зеркало и погладила бронзовую, в завитушках, раму.

«У нас все получится! » – отозвался голос в ее голове. Голос, похожий и одновременно не похожий на ее собственный.

Ристана знала: то, что ей иногда снится – на самом деле не сны, а воспоминания. О другой жизни. Наверное, ее собственной, только не этой, а какой-то прошлой. Обычно люди не помнят, что было с ними раньше. Но она – не обычный человек. Она – Суардис. И если у нее нет стихийного дара, это не значит ровным счетом ничего. И она помнит. Смутно, обрывками. А иногда видит в зеркале то свое лицо, из прошлого. Тогда она тоже была красива, высокородна и любила самого лучшего человека на свете. И он ее любил.