Дети грозы. Книга 2. Ее высочество Аномалия - Мика Ртуть

Дайм отпил из бокала, глядя Бастерхази в глаза и видя в них отражение собственной потребности – в доверии, понимании. Дружбе. И, чего уж лукавить, в той шальной, пьяной и животворящей силе, что словно льется с неба, стоит им оказаться рядом.

Бастерхази последовал его примеру, а Дайм, как завороженный, смотрел на бурлящую, пронизанную алыми и фиолетовыми жилами тьму – ласковую, игривую, ручную тьму. Надо лишь протянуть руку и взять.

– Я не хочу ширхаба из шляпы. Я хочу свет, – словно эхом его собственных мыслей сказал Бастерхази.

И, наплевав на все инструкции, правила и здравый смысл, Дайм позволил своим щитам упасть, потянулся к Бастерхази – даром, всей сутью, раскрылся сам, впуская в себя такую прекрасную, такую манящую тьму…

На миг показалось, что его пронзило тысячей игл, острых и раскаленных. Но в следующий миг на смену боли пришла чистая, сладкая волна силы, затопила его целиком, расплавила последние мысли – и Дайм стал невесомым, прозрачным, словно сосуд для темного пламени. Нет, не только темного. Он стал сосудом для тьмы и света, света и тьмы, вместе, одним целым… и за его спиной распахнулись драконьи крылья, подняли их обоих, Дайма и Бастерхази, куда-то… куда-то… где Дайм бы хотел остаться вечно.

Вместе.

Это был не оргазм, нет. Это было что-то совсем другое, большее, не вмещающееся в обычного человека. Оно выплеснулось вовне, снесло все сомнения и преграды, разлилось, затопило бесконечным счастьем и свободой… и схлынуло, оставив его маленьким и растерянным. Он не сразу понял, что Роне обнимает его, прижимаясь щекой к его щеке – почему-то мокрой, – и что-то шепчет. Кажется, какое-то имя… его собственное имя. Оно казалось шумом волн, шелестом ветра и шорохом песчаной осыпи. Оно не имело смысла. Но имели смысл прикосновения – дыхания, ладоней и тьмы, такой родной, необходимой, правильной тьмы. Той тьмы, что другая сторона его собственного света.

И Дайм послушался ее. Поднялся, когда его потянули за руку, обнял, когда обняли его. Позволил отвести себя вверх по лестнице – наверное, в спальню.

Он даже начал понимать смысл слов. Не сразу и не всех, но…

– …видеть тебя в моем доме, – рокотали волны, и море улыбалось, глядя на него невозможными бездонными глазами, и тьма ласкала его, сплеталась и смешивалась с ним. – Мой светлый шер, – шептала тьма, – останься со мной…

Да, теперь он понимал – и это было прекрасно. Понимать тьму. Слышать, видеть, чувствовать тьму, трогать тьму. Самому быть тьмой.

– Да, – у него даже получилось сказать вслух это и что-то еще, наверняка очень важное, только он пока не совсем понимал, что именно, – мой темный шер.

Тьма засияла – золотом и кармином, счастьем и доверием, шелестом крыльев и прохладой облаков. И в этом сиянии он наконец-то вспомнил имя. Самое важное, единственное имя. Необходимое – ему, им обоим, свету и тьме.

– Шуалейда, – сказал он, счастливый этим знанием.

– Да, – кивнула тьма, не переставая сиять. – Я знал, ты поймешь. Дайм, мой свет.

– Я останусь… – Ему показалось, что тут тоже нужно имя, еще одно, и он даже вспомнил его: – Роне.

Роне. Красивое имя для тьмы и пламени.

Роне и Шуалейда. Шуалейда и Роне. Прекрасно звучит. Почти как счастье и свобода.

– Завтра, мой свет, – шепнула тьма, коснулась дыханием его глаз, и глаза закрылись. – Помни об этом завтра.

Глава 7

От рассвета до заката

23 день холодных вод, Риль Суардис

Дамиен шер Дюбрайн

О важном деле Дайм вспомнил лишь к концу завтрака. Неторопливого, почти домашнего завтрака на плоской крыше башни Рассвета. К завтраку, кроме шамьета и разнообразных вкусностей с королевской кухни полагался роскошный вид на Королевский парк, разноцветные городские крыши и бескрайнюю синюю гладь Вали-Эр с белоснежными лепестками парусов.

Корабли и напомнили Дайму о подарке от Ястребенка, позабытом во внутреннем кармане камзола.

– Ты зовешь султана Ястребенком? – поднял бровь Роне.

– Я не говорил этого вслух, – не в силах злиться на беспардонность темного шера, но и не желая пропускать ее мимо ушей, сказал Дайм. – Ты мог бы хоть сделать вид, что не гуляешь по моим мыслям. Из вежливости.

– Ну что ты, мой светлый шер. Я не суюсь, куда меня не приглашали. Но о Ястребенке ты подумал слишком громко. Он в самом деле похож на меня?

– Ты ревнуешь, Бастерхази.

– Нет.

– Это был не вопрос. – Дайм насмешливо улыбнулся и налил себе еще шамьет из серебряного кувшинчика.

– А на вопрос ты не ответил.

– Похож, – кивнул Дайм и неторопливо отпил горячего, изумительно пахнущего корицей шамьета.

Этот запах нравился ему почти так же, как запах ревности темного шера. Дайм бы ни за что не признался вслух, но что-то в этом было бодрящее. Почти как запах притаившегося в древних развалинах мантикора – быстрого, непредсказуемого, ядовитого, смертельно опасного и прекрасного.

– Сколько комплиментов, и все – мне, – раздул ноздри Бастерхази. – Но в отличие от мантикора, я не нападаю из-за угла.

– Ты не представляешь, как меня это радует, мой темный шер. Кстати, очень любезно с твоей стороны передать мне подарок от Ястребенка. Благодарю.

– Не за что, мой светлый шер. Кстати, я добавил кое-что от себя.

– Ну кто бы сомневался… – Все прочие колкости, так и просящиеся на язык, Дайм придержал.

Да, темный шер – беспардонная сволочь, он даже не думает скрывать, что совал нос в шкатулку. Но ведь это лучше, чем если бы он просто забрал ее содержимое. Шис. Нет, он не стал бы. Только не Роне.

Проклятье. Почему так хочется доверять тому, кому доверять нельзя? !

– Ты доверил мне свою жизнь, мой светлый шер, – в голосе Роне не было и намека на улыбку. И ни следа того сияния и расслабленности, что утром, когда они проснулись рядом. – А теперь боишься за сохранность каких-то старых бумажек.

– Я не боюсь.

– Это был не вопрос. – Роне вернул Дайму насмешливую ухмылку. – Но если ты спросишь, Дюбрайн, я отвечу правду.