Дама чужого сердца - Наталья Орбенина

Крупенин долго стоял молча, безжалостно мял лайковую белую перчатку и не сразу понял, что его давно поливает догнавшая их гроза.

Глава десятая

Лето 1906 года

Крупенин сам не догадывался, как дорога стала ему Юлия. Ее отказ уколол его сердце так, как если бы потом наступила смерть. Но ведь он и не рассчитывал получить ее согласие тотчас же, сразу. Он знал по рассказу иных, уже осчастливленных браком, что девицы часто жеманятся, капризничают. Но Юлия отказала ему просто, даже с каким-то дружеским чувством, что усугубило его страдание. Значит, иного, чувственного переживания относительно его персоны в ее сердце совершенно не имелось. Что ж, кто знает этих писательниц! Насочиняют в своих книжках бог весть что, и потом живут по этим придуманным образам! Нет, матушка! Пусть в твои придумки дурачок Эмиль играет! Не удался первый штурм, мы крепость осадой возьмем. Резервы подтянем, подкопы выроем, да и взорвем вашу оборону!

Однако такой ли уж он дурачок, этот Эмиль Эмильевич? Станет Юлия терпеть около себя глупца и простофилю, мальчика на побегушках. Нет, не то, не то. Неужто все же любовник? Или, быть может, бывший, в отставке. Ведь как бывает: был любовник, до мужа не дорос, да надоел, и в «табели о рангах» стал просто другом дома, товарищем, так сказать, на литературном поприще. Как же узнать? Фаина о братце откровенничать не станет, неужто в доме шпионить, выпытывать у прислуги?

От этой низкой мысли Крупенина аж покоробило. Не привык он ходить кругами да плести интриги. Если в бой, то с открытым забралом! Только знать бы противника! Кому кидать перчатку?

Неудачное сватовство не повлияло на визиты Саввы Ниловича к Иноземцевым. Он ничего более не говорил Юлии, и она с явным облегчением успокоилась. В ее жизни уже попадались подобные отчаянные головы, но, получив отказ, безропотно примирялись и скоро исчезали навсегда. Юлия не лгала ни себе, ни Крупенину, ни другим несостоявшимся женихам в том, что совершенно не пригодна к семейной жизни. Она не мечтала об этом и совершенно к тому не стремилась. Ее голова была полна сюжетов, образов, она ими бредила, их любила, лелеяла и полагала, что, как честный художник, не может делить свою любовь еще с кем-либо. Ее страсть – это строчки, которые ложатся на бумагу. Им она не может изменить. И это ее предназначение, судьба. Она не может изменить ничего. Иначе, как Юлия подозревала, ее дар погибнет, исчезнет, испарится. Она не имеет права разменивать свои душевные силы ни на что, кроме творчества. Когда она в первый раз, получив предложение руки и сердца, заявила это воздыхателю, тот решил, что это шутка, милая интеллектуальная шутка неглупой барышни. Следующий уже оказался не столь благодушным и вынес приговор, что у модной писательницы, вероятно, ум зашел за разум, или ее обуревает сатанинское честолюбие. Словом, постепенно претенденты испарились и вовсе. Но это прискорбное для девицы на выданье обстоятельство не расстраивало Юлию. Так и должно случиться, она некрасива, живет своим миром, в котором нет места ни мужу, ни детям, зачем морочить кому-то голову? Это нечестно. Никто ее не понял, один верный друг Эмиль оказался на высоте.

– Подумать только! – вскрикивал он, выслушав очередные ее сентенции. – Вы удивительная женщина! Никто, никто не может сравниться с вами! Так тонко угадать себя, свою судьбу! Это поразительно! – Он взмахивал руками, заламывал их и закатывал глаза от восторга, который душил его, – принести себя на алтарь литературы! Посвятить себя перу и слову, вместо банального стремления к пошлым семейным веригам! К тому же зачем унижать себя, стремиться попасть в обыденный ряд перезрелых невест, безуспешно пытающихся заполучить жениха! Нет, вы выше всего этого земного, скучного, низкого. Вы царица мыслей, ваш удел – парить над толпой ваших почитателей!

Его искренняя и пылкая поддержка окончательно укрепила ее в избранном пути. Правда, однажды Юлия все же коварно спросила верного «братца»:

– А что, Эмильчик, коли мы с тобой мыслим и чувствуем очень схоже, так, быть может, мне за тебя пойти замуж?

Тот побледнел, но быстро справился с охватившим его волнением.

– Паж не может претендовать на место супруга королевы! – Перфильев пытался отшутиться.

– Я тебе не нравлюсь? – Юлия посмотрела на себя в зеркало и усмехнулась.

– Ты же знаешь, я ценю в тебе прежде всего твой талант литератора. Прочее, извини, можно получить в ином месте и более притягательное.

– Как грубо, как неделикатно, Эмиль!

– В моих словах совершенно нет грубости. Хотя, быть может, с точки зрения салонной вежливости, я груб. Но это не грубость, это правда, которую могут позволить себе только очень близкие и понимающие люди, живущие в ином мире человеческих отношений, редком и не каждому доступном. Нам он открыт, и он только наш с тобой, Юлия. Там ты, я и твое творчество! Это гораздо ценнее, чем банальная и пошлая так называемая любовь, в том виде, как понимают ее все вокруг. Нет, Юлия, это великая тайна, которая есть у нас. И я ни за что не променяю ее на брачный венец, доступный даже кухарке.

Питаемая подобными речами, получив предложения Крупенина о брачном венце, Юлия написала ему письмо, где попыталась объяснить свои мысли, и изложила все так тонко, так деликатно, чтобы никоим образом не обидеть хорошего человека, которого угораздило влюбиться в такую странную женщину.

В ответ он прислал ей очередной роскошный букет и только-то.

Эмиль Эмильевич ужасно спешил по поручению Иноземцева. С портфелем под мышкой, он торопливо перебегал с одной стороны улицы на другую, когда его окликнул знакомый голос.

– Перфильев! Господин Перфильев! Куда путь держите? – Крупенин высовывался из экипажа.

Лошадь умерила ход, и экипаж поравнялся с пешеходом.

– Вот-с, изволите видеть, спешу из редакции, везу бумаги домой, работать сяду. Там, знаете ли, народу тьма, шумно, толчея. Мысли не идут. А дома, в тишине, как-то лучше работается.

– Садитесь, подвезу вас, – любезно предложил Крупенин. Перфильев радостно согласился.

– Вот и Юлия Соломоновна ведь нигде, кроме дома, не работает, – продолжал он, удобно расположившись в экипаже с портфелем на коленях. – Не может, говорит, рука в воздухе замирает, если не в своей, привычной обстановке. Вот к вечеру к ней поеду. Даст на редактуру написанное за день. И так до ночи, представьте, сударь, а то и до утра корплю!