Дама чужого сердца - Наталья Орбенина

– Да, всякое дело непростое, если делать его с умом да честно, – заметил Савва Нилович.

Разговаривая о том о сем, прибыли к дому Перфильева.

– Стало быть, вы тут проживаете? – Савва Нилович окинул взглядом огромный доходный дом, в котором квартировал Эмиль Эмильевич, и тоже вышел из экипажа.

– Желаете навестить меня? – изумился Перфильев. – Впрочем, что это я! – он точно опомнился. – Я рад, милости прошу, только у меня скромно, без претензий.

Швейцар с поклоном открыл дверь господам. Пока поднимались на третий этаж, Эмиль лихорадочно думал, что понадобилось от него Крупенину?

Квартира Перфильева оказалась маленькой, но обставленной со вкусом и изяществом. Впрочем, Крупенин и не ожидал иного, глядя на самого Перфильева, точно сошедшего с картинки из журнала парижской моды. Он прошелся по комнатам, по-хозяйски, без затей, заглянул в спальню, точно желая удостовериться в чем-то. Эмиль скакал следом, точно огромный кузнечик, наполняясь все большим беспокойством.

– Савва Нилович! Не желаете ли рюмочку? – Эмиль сделал очередной круг около Крупенина и усадил его, наконец, в кресло в гостиной.

– Пожалуй, – снизошел до угощения Крупенин. – У вас очень мило! – Он продолжал крутить головой. – Не хватает только очаровательной спутницы жизни.

Эмиль Эмильевич напряженно замер в ожидании продолжения.

– Вот что, господин Перфильев, я не буду ходить вокруг да около, это не в моем характере. Я намерен жениться на госпоже Иноземцевой. – Крупенин устроился в кресле и закинул ногу за ногу.

– Так вот что! – легонько воскликнул Перфильев. – Но позвольте, зачем визит ко мне? Вероятно, вы пойдете к Соломону Евсеевичу просить руки дочери?

– Нет, не пойду, – последовал резкий ответ. – Юлия отказала мне, пока отказала.

– А… – Эмиль грустно склонил голову.

– Что означает это ваше похоронное «А»? – начал раздражаться Крупенин.

– Не извольте сердиться, сударь. Только вы ведь не единственный, кто оказался в подобной ситуации. Были и до вас претенденты, и все с тем же результатом. Видите ли, у нее особое представление о своей жизненной миссии. Особое предназначение, которому она неуклонно следует… – попытался пуститься в пространные объяснения Эмиль Эмильевич.

– Да, я знаю, Юлия объяснила мне все очень трогательно и подробно, – перебил его Савва Нилович. – Все это глупо, неестественно для молодой женщины. И я не намерен из-за эдакой чепухи отказываться от своего счастья.

– Сударь, – тихо произнес Перфильев, – может, я ошибаюсь, но мне кажется, мы обязаны с уважением относиться к выбору человека, которого мы любим.

– Так и вы любите? – Крупенин вскочил, рюмка упала и покатилась по полу.

– Вы неправильно меня поняли. – Эмиль стал говорить еще тише. Его, казалось, совершенно не испугала вспышка ярости непрошеного гостя. – Мы с вами не соперники. Я не люблю Юлию в том смысле, как вы полагаете. Вероятно, как я теперь догадываюсь, вы пришли узнать именно это? Быть может, вы бы хотели и напрямую спросить, уж не являюсь ли я ее любовником?

Они посмотрели друг на друга. Крупенин даже слегка растерялся. Эмиль угадал!

– Мне забавно ваше замешательство, – Перфильев рассмеялся тихим звенящим смехом, – но я не буду вас мучить. У госпожи Иноземцевой никогда не было любовников! Она обручена с мистическим откровением! Ни я, ни вы, никто иной ей не жених! Она навеки в том мире, который сама и сочиняет. И оставьте ее там, ищите себе другую, обычную женщину. Пусть творит, не сбивайте ее в пути. Ведь стоит ее толкнуть, она упадет в яму обыденности и тогда все, катастрофа! Исчезнет очарованье, исчезнет творчество, все погибнет! Останется просто чья-то жена и мать, коих миллионы!

– Вы полоумный! Что вы несете? С чего вы решили, что правомочны распоряжаться судьбой Юлии? Теперь я понимаю, что это вы поддерживаете в ее сознании эти бредовые мысли! С чего бы это? Вам не досталась, так не доставайся же никому?

И Крупенин, забыв, что он гость в этом доме, схватил Перфильева за лацканы сюртука.

– Не буду притворяться, действительно подумывал о сватовстве к Юлии Соломоновне. – Эмиль Эмильевич с усилием отдирал от себя руки Крупенина. – Но, слава богу, вовремя понял, что это – небожительница. И вам того же понимания желаю. Впрочем, вам самому придется это постичь. У вас, как я вижу, нет выбора.

– У меня есть выбор, – Крупенин тряхнул Эмиля так, что затрещала одежда. – Дать тебе хорошенько, разукрасить смазливую физиономию или нет?

– Это уж как вам угодно, – вздохнул Перфильев, зажатый мощной рукой.

– И все же ты врешь, – прошипел Савва Нилович, – врешь, что не любишь Юлию. – Он отпустил свою жертву.

– Отчего же? – изумился Эмиль, наскоро расстегивая ворот, чтобы отдышаться. – Я этого вовсе не говорил, впрочем, вы и не спрашивали именно так! Я люблю Юлию Соломоновну, но это особый вид любви…

От этих слов Крупенин опять взревел и хотел снова схватить Перфильева.

– Сударь, вы не поняли меня! Ради бога! – он отскочил от опасного гостя в иной конец комнаты. – Я вовсе не об всяких там извращениях говорю, как вы изволили заподозрить. Я говорю о высоких отношениях, которые могут быть вовсе далеко от телесной любви. Любовь – дружба, уважение, разумная любовь от принятия духовного мира иного человека. Агапэ, как называли ее греки. Любовь – жертва!

– О нет, это невозможно. Вы все сумасшедшие, и я не желаю более этого выносить, – вскипел Крупенин. – Я не поверю, что можно любить женщину и не желать получить ее в свои объятия. Вы ненормальный, Перфильев. И я не позволю, чтобы вы морочили голову Юлии. Любите? Так женитесь! А прочее – чушь собачья! Или будем честны и поборемся за ее любовь. Открыто, по-рыцарски, или – прочь! Я просто поколочу вас палкой, как шелудивую собаку!

И он решительно двинулся к выходу.

– Ужасно жалко, что такой яркий человек, как вы, подвержен старым предрассудкам! Бедная Юлия! – И Эмиль Эмильевич налил себе рюмочку до краев.

Он выпил со смаком, дверь за Крупениным захлопнулась с грохотом.

Глава одиннадцатая

Лето 1906 года

В помещении редакции «Словеса» на Литейном стоял гул. Стучали машинки, бегали курьеры, кричали редакторы. Жизнь била ключом через край. Чтобы хоть как-то отгородиться от привычного шума, Соломон Евсеевич приказал поставить толстую дверь, за которой он укрывался от незадачливых авторов, требовавших напечатать рукопись или выплатить гонорар, от кредиторов, от полиции, если напечатали, не дай бог, чего лишнее, от собратьев по перу. Огромный кабинет, точно бездонный шкаф, скрывал в себе множество тайн редакционной жизни. Тут слава начинающего литератора могла или начаться, или навеки оказаться похороненной под грудами нечитанных рукописей и прочих бумаг. Глубокое покойное кресло, точно облако, охватывало собою хозяина кабинета и погружало его в думы о судьбах литературы. На бескрайнем буковом столе громоздились монбланы из рукописей и деловых бумаг. Шкафы, полные книжных сокровищ, упирались в потолок.