Девушка в бегах - Эбигейл Джонсон

Наверное, он принял меня за человека, который его туда засунул.

– Все в порядке, – выдыхаю я, чувствуя, что легкие еще не вполне оправились от произошедшего. – Я не… Он в лесу, но он может вернуться в любой момент, так что нам нужно торопиться.

Я перемещаюсь вперед, кладу руку ему на спину, чтобы он понял, что я здесь, потому что ему так и не удалось перевернуться и разглядеть меня. Руки у него крепко связаны за спиной толстой пластиковой стяжкой, и я понятия не имею, как ее можно снять. Я опасаюсь дергать ее слишком сильно, потому что кожа вокруг нее исцарапана и кровоточит, свидетельствуя о том, как отчаянно парень пытался освободиться. Его лодыжки связаны стяжкой покрупнее.

Кожа между лопаток начинает зудеть; за спиной может оказаться кто угодно. Я должна убежать, извинившись, что не смогу помочь. Мама по-прежнему где-то пропадает, и она по меньшей мере в такой же опасности, как и я, если не в большей.

Но я не убегаю, вместо этого я начинаю осматривать землю в поисках каких-нибудь острых камней, которыми можно будет разрезать стяжки.

Зуд между лопаток превращается в резкую боль, словно в спину вцепляются когти.

– У тебя нет ничего острого? Может, перочинный нож?

Не дожидаясь ответа – впрочем, он все равно не смог бы его мне дать, потому что у него во рту кляп, – я обшариваю его задние карманы. Я нахожу его бумажник и сложенное фото, которое падает на землю рядом со мной. Больше ничего.

Я не могу оставить его тут. Но и остаться не могу.

Мой взгляд мечется по сторонам в поисках решения. Я подбираю его кошелек, и тут мой взгляд падает на фото. Я разворачиваю его и застываю, как громом пораженная.

Это наша с мамой фотография, которую я разместила на сайте знакомств. Но это не распечатка, а настоящее фото. То, которое висело в рамке у нас дома, над лестницей. Я точно это знаю, потому что рамка была слишком мала, и я воспользовалась единственными ножницами, которые нашла в доме – мамиными зубчатыми ножницами для рукоделия, чтобы обрезать снимок. Я провожу пальцами по волнистому краю, и мне кажется, будто меня снова ударили в грудь.

По-прежнему стоя на четвереньках, я отодвигаюсь в сторону, чтобы оказаться в поле зрения связанного человека. Один глаз у него заплыл, но другой широко раскрывается, когда он видит мое лицо. Заметив, что он узнал меня, я отскакиваю назад.

Он пытается что-то сказать, но кляп очень тугой. И это неважно, потому что меня поглощает одна мысль: «Он знает меня».

Он был у меня дома.

Безуспешно пытаясь пододвинуться ко мне, он снова и снова издает одни и те же приглушенные кляпом звуки.

Зубы стискиваются словно сами собой. Я никогда не ощущала такого яростного желания кого-то ударить. Я раньше никогда не понимала, что имеют в виду, когда говорят, что «кровь кипит от ярости», но сейчас это выражение подходит идеально. Меня обжигает снаружи и изнутри, и я готова выцарапать его дергающийся глаз.

– Где моя мама и почему вы гонитесь за нами? – Мои губы едва двигаются, когда я бросаю ему эти вопросы. – Откуда ты меня знаешь?

Прижатые к телу кулаки сжимаются все сильнее. Но, конечно, он не может ответить мне, потому что у него во рту кляп. Он едва двигается, потому что его запястья и лодыжки туго стянуты.

Я бросаю взгляд в сторону леса. Понятия не имею, сколько прошло времени – может быть, несколько секунд, а может быть, и несколько минут. Но я понимаю, что этот парень – единственная нить, которая у меня есть, и, пока он связан, он не сможет мне навредить.

– Давай, – командую я, подползая к нему и обхватывая его рукой за спину. Я заставляю его сесть, затем встать на колени. Все это время он пытается кричать сквозь кляп.

– Сейчас я не собираюсь тратить время на твой кляп.

Это не просто лента, которую я могла бы сорвать, – это туго завязанный кусок ткани, который придется срезать.

– Теперь шевелись! – я говорю с той же интонацией, как мама, когда убеждала меня выйти из дома. Это срабатывает. Качнувшись назад на пятках, он выпрямляется. Он выше и тяжелее, чем я, но он пойдет со мной, даже если мне придется его тащить.

И у меня нет времени все подробно обдумывать. Нам нужно убраться из поля зрения, где-то спрятаться, пока тот, кто ищет меня, не решит сдаться и убраться прочь. И тогда я получу свои ответы.

Рядом. Мне нужно спрятаться где-то рядом. Я осматриваюсь, и в мое поле зрения сразу же попадает разгромленный номер мотеля. Я вижу длинное бледно-розовое покрывало, свисающее почти до пола. Я убеждаю себя, что тот, кто выломал дверь, вряд ли станет обыскивать комнату снова после того, как гнался за мной через лес. Это слабое утешение, но на поиск других вариантов уже нет времени. Прошипев еще одно приказание в адрес парня, которому я помогаю держаться на ногах, я захлопываю багажник и дверь машины, а затем тащу это хромающее и дергающееся от боли тело внутрь.

Как только мы оказываемся в номере, я заставляю его встать на колени и толкаю так, что он валится на бок. Почти уверена, что он кроет меня ругательствами, но мне все равно. Скоро это будет уже неважно.

Он слишком тяжел, чтобы я могла его поднять, но он, похоже, наконец понимает, чего я от него хочу, и перекатывается на живот, а затем заползает под кровать. Несколько дней назад я стала бы переживать, что будет с его плечами, если руки связаны у него за спиной. Теперь я лишь упираюсь ногой в стену, чтобы запихнуть его подальше.

Он оказывается под кроватью – настолько, насколько этого можно было добиться нашими совместными усилиями, затем я быстро забираюсь под кровать с другой стороны. Свисающее покрывало закрывает обзор, и к нам пробивается лишь узкая полоска света.

А потом мы ждем. И я молюсь.

Выжидание

Я вспотела после полной ужаса пробежки сквозь лес, множество раз оцарапалась о ветки, от которых не получилось увернуться, а ссадины, полученные во время пробежки и когда я выбиралась из окна, кровоточат. Глаза будто вот-вот выскочат из орбит, и я не уверена, что вообще когда-нибудь смогу успокоиться. Грудь болит, голова раскалывается, и теперь я в считаных сантиметрах от человека, который виноват во всей этой боли – а скорее всего, и много в чем еще.