Стеклянные дома - Луиза Пенни

– Разделите с нами ланч, Арман? – спросила Клара. В кухне витал запах супа. – Я принесла багет из пекарни.

– Non, merci, я собираюсь в бистро.

Он показал ей книгу, которую держал в руках. Его дневной субботний ритуал. Ланч, пиво и книга перед камином в бистро.

– Только не от Жаклин, – сказала Рейн-Мари, показывая на багет.

– Нет, это от Сары. Я уверена. Хотя шоколадные пирожные с орехами, которые я купила, делала Жаклин. А это важно? – спросила Клара, нарезая хрустящий багет. – Чтобы пекарь умел печь багеты?

– Здесь? Это жизненно важно, – ответила Рейн-Мари.

– Да, – закивала Клара. – Я тоже так думаю. Бедная Сара. Она хочет передать пекарню Жаклин, но я не знаю…

– Ну, может, шоколадных пирожных достаточно, – сказал Арман. – Наверное, я смог бы научиться размазывать сыр бри по шоколадному пирожному с орехами.

Клара поморщилась, но потом задумалась. А что, все возможно…

– Жаклин здесь всего несколько месяцев, – заметила Рейн-Мари. – Может, еще научится.

– Сара говорит, с багетами дело такое: либо у тебя это есть, либо нет, – возразила Клара. – Что-то связанное с прикосновением, а еще с температурой рук.

– Они должны быть горячие или холодные? – спросил Арман.

– Не знаю, – ответила Клара. – Слишком много информации мне ни к чему. Я хочу верить, что багет – это волшебство, а не какая-то ошибка природы. – Она положила хлебный нож. – Суп почти готов. Пока он разогревается, не хотите ли взглянуть на мою последнюю работу?

Это было не похоже на Клару – предлагать взглянуть на ее работу, особенно если процесс еще идет. По крайней мере, когда Арман и Рейн-Мари неохотно прошли через кухню в мастерскую, они надеялись, что процесс действительно еще идет.

Обычно они радовались редкой возможности увидеть работу Клары, когда она создавала свои удивительные портреты. Но совсем недавно стало ясно, что ее представление о завершенной работе кардинально отличается от того, что под этим понимали все остальные.

Оставалось только гадать, что такого видела она, чего не видели другие.

Мастерская была погружена в темноту, окна впускали лишь северный свет, и в хмуром ноябре его отчаянно не хватало.

– Эти готовы, – сказала Клара, показывая в темноте на полотна, стоящие у стены.

Она включила свет.

– Ты уверена? – еле выдавила из себя Рейн-Мари.

Некоторые портреты казались законченными, однако волосы на них были едва обозначены карандашом. И на руках оставались пятна, кляксы.

Портреты по большей части были узнаваемы. Мирна. Оливье.

Арман подошел к портрету Сары, владелице пекарни, прислоненному к стене.

Изображение Сары было одним из наиболее завершенных. На ее морщинистом лице застыло то выражение желания быть полезной, которое Арман тут же узнал. Гордость, еле сдерживаемая. И в то же время Кларе удалось передать ее уязвимость. Сара словно боялась, как бы зритель не попросил у нее того, чего у нее нет.

Да, лицо, руки, поза – все очень подробно выписано. Но… Ее рабочий халат остался в наброске, без всяких деталей. Казалось, Клара потеряла интерес к портрету.

Грейси и Лео, ее брат, сражались на бетонном полу, и Рейн-Мари наклонилась, чтобы погладить их.

– Что это?

Все слегка сжались, услышав ворчливый голос.

В дверях стояла Рут с Розой на руках, указуя перстом в мастерскую.

– Господи Исусе, какой ужас, – произнесла старая поэтесса. – Кошмар. Сказать «уродство» – значит ничего не сказать.

– Рут, – вмешалась Рейн-Мари, – кому, как не вам, знать, что творчество – это процесс.

– И не всегда успешный. Я серьезно. Что это?

– Это называется искусство, – сказал Арман. – И не обязательно, чтобы вам нравилось.

– Искусство? – с сомнением переспросила Рут. – Неужели? – Она нагнулась и позвала: – Иди сюда, Искусство. Иди сюда!

Они переглянулись. Даже для впадающей в деменцию Рут это было уже слишком.

И тут Клара рассмеялась:

– Она говорит про Грейси, – и показала на щенка, катающегося по полу в обнимку с Лео.

Хотя их нашли в одном мусорном бачке, Лео, щенок Клары, рос очень красивой собакой. Золотистый, поджарый, короткошерстный – лишь на загривке шерсть была длиннее. Сейчас Лео был тощим и долговязым, но в нем уже чувствовалась царственная осанка.

С Грейси все было не так. Если отбросить излишнюю деликатность, она была самой страшненькой в выводке. В буквальном смысле. И возможно, даже не была собакой.

Никто не сумел определить это, когда Рейн-Мари несколько месяцев назад принесла Грейси в дом. Время шло, а ясности не появлялось.

Почти совершенно бесшерстная, если не считать разномастных клочков здесь и там. Одно ухо смело стояло торчком, другое висело. Голова ее, кажется, день за днем становилась все больше, а сама Грейси выросла очень мало. Иногда, на взгляд Рейн-Мари, она даже ужималась в размерах.

Но ее глаза ярко горели. И она понимала, что ее спасли от смерти. Ее восхищение Рейн-Мари не знало границ.

– Иди сюда, Искусство, – сделала еще одну попытку Рут, потом выпрямилась. – Не только уродливая, но и глупая. Своего имени не знает.

– Грейси, – сказал Арман. – Ее зовут Грейси.

– Господи боже, зачем же ты тогда сказал – Искусство?

Она взглянула на него так, словно деменция развивалась у него, а не у нее.

Они вернулись в кухню, где Клара помешала варившийся суп, а Арман поцеловал Рейн-Мари и направился к двери.

– Не спеши, Тинтин, [4 - Тинтин – персонаж комиксов бельгийского художника Эрже, энергичный молодой репортер, впоследствии персонаж фильмов и книг. ] – остановила его Рут. – Ты еще не рассказал нам о том существе, которое стоит посреди деревни. Я видела, ты с ним говорил. Что он тебе ответил?

– Ничего.

– Ничего?

Очевидно, для Рут мысль о том, что кто-то может держать рот закрытым, была абсолютно непостижимой.

– Но почему он все еще здесь? – спросила Клара, отбросив напускное безразличие. – Чего он хочет? Он что, целую ночь там простоял? Вы можете что-то с этим сделать?