Книга томления - Леонард Коэн

пускай всех вас объемлет скорей

девичество вашей собственной

темной девической религии

Сэйсэн танцует

У Сэйсэн долгое тело.

Ее бритая голова

грозит световому люку,

а ноги ее спускаются

в яблочный погреб.

Когда она танцует нам

на каком-нибудь нечастом нашем

празднике,

трапезная

с ее грузом невесомых монахов

и монахинь

отскакивает от ее бедер

словно Хула-Хуп.

Почтенные старые сосны

с треском выламываются из караульной службы

и вступают,

как и горы Сан-Гейбриэл

и плоские города

Клэрмонт, Апленд

и Внутренняя Империя.

Океан говорит с океаном,

произносит: Какого черта,

давай уж двинем и мы, подымемся.

Млечный Путь распускает свои спицы

и пробивается к ляжкам Сэйсэн,

как и миры запредельные

и миры нерожденные,

не говоря уж о темнейших дырах

задумчивой антиматерии

и случайных летающих мысленных объектов

вроде этого стиха,

от каких пиздец атмосфере.

Все это кружит у ее бедер

и того, что бедра эти в себе заключают;

все озаряется ее лицом,

ее ничьим выраженьем.

И еще этот страдающий дурень

вот тут, нет, вот тут,

кто считает, будто

Сэйсэн все еще женщина,

кто пытается найти себе точку опоры

там, где Сэйсэн не Танцует.

Вступаем в период

Мы вступаем в период замешательства, причудливый миг, когда люди отыскивают свет среди отчаяния и головокружение на вершине надежд. Миг этот еще и благоговейный, и в нем есть опасность. Людям захочется подчиняться голосу Авторитета, и в каждом уме поднимется множество странных конструкций того, что именно есть Авторитет. Семья вновь покажется основой, очень почитаемая, очень восхваляемая, но те из нас, кого проняли иные возможности, – мы просто сделаем вид, хотя вид этот будет любовным. Общественная тяга к Порядку привлечет множество упрямых непримиримых личностей его навести. На общество падет печаль зоосада.

Мы с тобой, кого тянет к безупречной близости, нам из боязни репрессалий не захочется обмолвиться и словечком пытливого восторга. Все отчаянное выживет за шуткой. Но клянусь – стоять я буду в зоне действия твоих духо? в.

Какой суровой кажется нынче вечером луна, словно лик Железной Девы, а не обычного неразличимого идиота.

Если считаешь, будто Фройд ныне обесчещен, и Айнстайн, и Хемингуэй, – просто дождись и погляди, что нужно сделать со всеми этими сединами тем, кто придет за мною следом.

Но будет там Крест, знак, понятный некоторым; тайная сходка, предостережение, Иерусалим, сокрытый в Иерусалиме. На мне будут белые одежды, как обычно, и я вступлю в Сокровенное Место, как делал из поколения в поколение, – вымаливать, умолять, оправдывать. Я войду в покой Невесты и Жениха, и никто не последует за мной.

Не сомневайся, в ближайшем будущем мы узрим и услышим гораздо больше эдакого от таких, как я.

 Я так и не нашел девушку

Так и не разбогател

Ступайте за мной

 Сентябрь 2003

лишь бы побывать одним из них

 даже на самой нижней ступеньке

Моя супруга

Вот эта громадная женщина

(О Б-же она прекрасна)

эта громадная женщина

у кого, пусть даже она это все женщины,

весьма особая натура;

эта громадная женщина

какая приходит ко мне иногда

очень рано поутру

и выдергивает меня из кожи моей!

Мы «кружим по небесам» [14 - Отсылка к популярной песне «That Lucky Old Sun (Just Rolls around Heaven All Day)» (1949), музыка Джона Бизли Смита, слова Хейвена (Джона Ламонта) Гиллеспи. ]

в нескольких милях над соснами

и меж нами нету просвета,

но мы не Одно

или что-нибудь вроде.

Мы две громадины,

два безмерных тела

нежности и восторга,

и все услады чуются и усиливаются

под стать нашим размерам.

Когда б такое ни происходило

обычно я готов прощать всех

кто любит меня недостаточно

включая тебя, Сахара,

особенно тебя.

Историческая деревня Клэрмонт

Не припомню, чтобы

прикуривал эту сигарету,

и не припомню,

один ли я здесь

или кого-то жду.

Не припомню, когда

видел столько

красивых мужчин и женщин,

что ходят взад и вперед

по Исторической деревне Клэрмонт.

Должно быть, я разминался,

потому что не припоминаю,

как заполучил эти мышцы;

а эта безмятежность на лице:

должно быть, я отбывал срок

размышляя о ерунде.

Мимо моей скамьи

быстро тянут детей,

но молодняк глубоко

интересует

судьба этого

необычайно громоздкого присутствия

на их тайных погостах,

и они изворачиваются

бросить на меня взгляд.

Скамья говорит:

«Тебя сдует».

Бумажник говорит:

«Тебе шестьдесят два».

Семиэтажный

«ниссан-первопроходец» говорит:

«А вставь-ка ключ

в эту серебристую щелку

за рулем.

Называется зажигание».

    – 2 марта 1997 г.

Обеспокоен нынче утром

А. Вот что

Вот из-за чего я так

беспокоился нынче утром:

вернулось мое желанье,

и я вновь тебя хочу.

Мне так прекрасно удавалось,

я был выше всего этого.

Мальчики и девочки красивы,

а я старик и всех люблю.

А теперь хочу тебя снова,

хочу твоего абсолютного внимания,

исподнее твое скручено в спешке,

еще болтается на одной ступне,

и на уме у меня ничего,

кроме как быть внутри

единственного места,

где нет

ни нутра

ни наружи.

Тело одиночества

Она вступила в мою стопу своей стопой

и вошла в мою талию своим снегом.

Она вошла мне в сердце говоря:

«Да, все так и есть».