Куклак Петра Великого - Борис Евсеев

– Прибыл во дворец дурак и глуме? ц! Честны? м людям теперь карачун и конец!

– Дурак-то он дурак. А государя учит. Как бы государю от таких бесед самому дураком не стать.

Здесь выступил из-за портьеры искусно завитой князь Меньшиков и придворных приструнил:

– Наш государь и у дураков, если нужно, учится. А вы, умники, скоро сами шутами станете! Ну, а про козлов скажу так. Глядишь, нанюхается его величество козлиной вони и опять разрешит шуту не на козла? х – на лошадках въезжать во дворец.

Тогда хоть и с натугой, а сообразил Петруша: многие люди во дворце лишь огненными забавами и пустым шутовством заняты.

Опечалился он и вернулся в царскую спальню. На кровать столярную рухнул и в сон глубокий провалился.

Но перед этим – зеркало по дороге ему попалось. Сперва подумал: такого же куклачка встретил. Но, видать, недаром Комарик мозгу? свою Петруше перелил. Хоть и с трудом, а понял: собственное отражение в резной раме он видит.

Глянул куклак государев на себя внимательней и обомлел. Глаза красные, навыкате. Щёки бронзовый блеск утеряли. Нос – малиновый, губы – синюшные… Даже зарычал по-звериному от огорчения Петруша. Но потом звериный рык свой унял. Чуть к отражению попривыкнув, сказал себе:

– Что на зеркало пенять, коли рожа крива!

Это и были его первые слова, после того как исчез Комарик.

Государь же Пётр Алексеевич вскоре в Москву вернулся и про куклачка своего вспомнил. Ему и донесли:

– У тебя на постели под лисьим одеялом спит кукла крепко.

Государь в спальню – а куклы-то и нет!

Наутро доложили царю Петру: проснулся Петруша и самочинно по дворцу бродит.

Потребовал государь куклачка к себе. Доставили. Государь ему:

– Выучил тебя Комарик говорить? Отвечай кратко, проси мало, уходи борзо.

Стал Петруша говорить, а с языка одни команды вкупе с московско-голландской руганью летят. Запечалился от ругани Петруша. Опустил глаза, глянул на свои руки, вспомнил, что одет он, как офицер, собрался с духом и заговорил чисто по-русски.

– Не хочу быть дураком Петрушкой! Хочу ызящным кавалером стать… А ты бы, государь, буйственные забавы прекратил. О здоровье своём побеспокоился.

– Гляди, умник какой! Это тебя Комарик так говорить подучил? Видать, маловато ума он тебе через трубочку влил! И на царя неподобающе смотришь. Ты должен иметь вид лихой и придурковатый. Ишь, правильный какой! Сгинь отсель, пока я тебе мозги шомполом не прочистил… Через полгода вернусь, – чтоб всему чему надо у думных дьяков выучился. Приеду – спрошу строго.

– Видишь, какой ты. Сам велел меня смастерить. А сам спрашиваешь: зачем я такой?

– Ну, всё, всё! Иди, учись, куклачок, – чуть подобрел государь.

Только не прибыл в Москву белокаменную царь Пётр ни через полгода, ни через семь месяцев, ни через восемь…

Дьяки думные куклачка, ясен пень, кой-чему выучили. Правда, сильно не старались. Потому как Петруша Михайлов понятливостью и остротой ума своего вызывал у них одну лишь досаду.

А служилые люди – те и вовсе невзлюбили Петрушу.

Как-то, сговорясь, четверо служилых, да ещё думный дьяк с ними, куклу петровскую из дворца палками вон и выгнали.

– Ступай, – сказали, – куда глаза глядят. Не то растворим тебя в кислоте едучей. И заклёпочки малой от фигуры твоей бронзовой не останется!

Вслед за служилыми людьми неизвестный господин перед Петрушей возник. Зыбился он, словно в воде. На губах пузырьки трескаются – видать, воду испорченную пил. На щеках рваные пятна. Сам дико сгорбленный, парик кончиками аж до колен достаёт, мокрыми змейками внизу шевелится.

– Я бывший стряпчий, Ленин Алексей Никифорыч, – сказал господин, – а это – калмык мой верный, – указал он на смутную фигурку, поодаль видневшуюся: – Человек я умный и желаю, чтоб вокруг меня одни умные были. Вот тебе задачка: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Принесёшь «ничто» – с маком его съешь! А потом сказочкой нас потешь! В общем, как принесёшь «не знаю что», – так сразу тебя к государю и допустим.

Тут Ленин Алексей Никифорыч вдруг растворился без остатка, как сахарный отколыш на дне стакана. А Петруша Михайлов вздохнул не по-детски и побрёл, не разбирая пути, куда понесли его ноги.

Удалялся он от дворца Нагорного весь день и весь вечер. А к ночи притомился…

Лошара Игнатьевна и карлица Ружа

?

Давно Москва кончилась. Давно слёзные мешки, которые Комарик в Петрушины глазницы на всякий случай встроил, высохли. Но и сухонькими глазами вскоре приметил он: два мужичка на месте топчутся. Словно танцуют! С виду разбойные, окаянные.

Страха Петруша не испытал. Подобрался к мужичкам поближе. Присел за рябиновым кустом. Слышит: один мужик другому тоненьким голоском окрестные места выхваляет:

– Здесь за селом Тайнинским, позади церкви Благовещения, на песчаной косе, меж рекой Яузой и речкой Сукромкой, – самое место тебе спрятаться!

– А потом куды?

– Потом за Дунай или на Дон беги! Я и лошадку тебе присмотрел. Ох, и лошадка! Огонь. Сведёшь от хозяев, век благодарить меня будешь. Ну, идёшь?

Тут понял Петруша, в какой он местности. Но вот в какой стороне эта местность от Москвы находится – сообразить не мог. Взял он от мужиков резво в сторону и очутился в густо шумящем осеннем лесу.

А уже ночь на дворе стояла. Только не белёсая, как на Москве, а черношкурая. Хорошо, в глубине леса костры горели, отсветы их на ближние деревья ложились.

Вдруг нежданно-негаданно из-за берёзового ствола морда лошадиная выставилась. Потом и вся лошадь целиком показалась. То ли отблески костров на неё легли, то ли ещё что, но только вспыхнула внезапно лошадь светлым бездымным огнём! Горит, а не сгорает. Только ржёт от радости тихонько.

Петруша малоопытен ещё был. В лошадях разбирался плохо. Но и ему показалось: насмехается над ним лошадь.

Здесь соловая лошадь из-за деревьев полностью выступила, дважды копытом стукнула и вмиг рядом с Петрушей оказалась. Снова заржав, сказала:

– Не ходи в этот лес, офицерик молоденький!

– Куда же мне идти прикажешь? Из дворца меня палками выгнали. Сказали: иди туда, не знаем куда! Вот я и пошёл.

– Ты лучше во дворец возвращайся. Не то хлебнёшь горя!

– Как же я возвращусь? Государь Пётр Алексеевич в далёкие края отбыл. А служилые люди обещали меня в кислоте едучей растворить… Ты-то сама кто будешь?

– Лошара Игнатьевна меня зовут. Из других времён я сюда прискакала. Я б тебя унесла отсюда, да не удержишься ты.

– Это почему это?

– Очень я брыклива. Да и шкура моя горящая бронзу твою расплавить может. Недаром солнечной лошарой меня прозвали.

– Царь Пётр про солнечную лошадку тоже рассказывал. Только не понял я его.

– Что ты всё царь да царь. И трёх лет не пройдёт – титул Императора Всероссийского принять Петра Алексеевича попросят. Потом Петром Великим нарекут. Так ты уже сейчас начинай звать его Великим. Кто знает будущее – тому мир не загадка! Ну, ладно, бывай здоров. Поскачу я. А то здесь рядом ромалы костры жгут. Живодёру на шкуру меня продать собираются. Шкура-то у меня – ух, какая ценная! ..

Ускакала Лошара Игнатьевна. А Петруша недолго думая снял кафтан, постелил его на сухие листья. Потом расстегнул красный камзольчик, сложил вчетверо и, подложив, как подушку под голову, спать улёгся.