Русское - Эдвард Резерфорд

Ему удавалось скрывать свои убытки. Благодаря своей репутации и доброму имени отца он получал займы от купцов даже в далеком Константинополе. А теперь его долги выросли многократно, но о размере их не догадывался никто: ни его отец, ни брат, ни собственные дети.

Так он стал жертвой чудовищ, приходивших терзать его во сне.

Иногда в сновидениях его долг представал ему орлом, могучей птицей, которая прилетала из-за Кавказских гор, стремительно проносилась над выбеленными степным солнцем костями его верблюдов, парила над лесом в поисках своей жертвы и наконец, выпустив когти, заслонив своими огромными крылами небо, в ярости обрушивалась на него, и он просыпался с криком.

Другой ночью ему приснилось, будто он заблудился в лесу и набрел на нагую девицу, лежащую на земле. Подойдя поближе, он, к своему восторгу, увидел, что она – самое прекрасное создание в мире, пригожее даже саксонки, которую когда-то отнял у него брат. Но когда он потянулся к ней, желая прикоснуться, она обернулась слитком чистого золота.

Охваченный еще большей радостью, он поднял ее, погрузил на своего коня и вез, пока не добрался до какой-то маленькой лесной избушки, где решил остановиться на отдых.

В избушке было пусто. Он внес ее в горницу и положил на стол возле печи. «Привезу тебя в Киев и расплавлю», – прошептал он, отвернувшись в поисках воды. Но когда вновь обратил на нее взор, золотая девица исчезла.

А вместо нее на столе со злобной ухмылкой на морщинистом лице расположилась Баба-яга.

Он почувствовал, что бледнеет и холодеет. Она протянула к нему руки.

«Отпусти! » – пронзительно вскрикнул он.

Но Баба-яга только рассмеялась сухим, отрывистым смехом, и ему показалось, будто кто-то колет орехи. Горница наполнилась едким запахом гниющих старых грибов, и Баба-яга проскрипела: «Сначала должок заплати! »

Потом она повернулась, отворила печную заслонку, длинной костлявой рукой схватила его и медленно повлекла в огонь, а он тем временем плакал и стенал во сне, точно испуганное дитя.

Но самым страшным кошмаром был третий. Именно он и не давал Святополку житья. Он всегда начинался в каком-то здании, но что это было: церковь ли, сарай, княжеский чертог, – он сказать не мог, потому что там царила тьма. Он тщился найти выход, беспомощно шаря в поисках хотя бы признаков окна или двери в этом пещерном мраке. Но, насколько хватало глаз, казалось, будто это пустынное, с высоким потолком помещение тянется и тянется без конца.

А вскоре он начинал ощущать его приближение.

Его тяжелые шаги гулким рокотом отдавались от железного пола, а эхо их терялось где-то высоко-высоко под неразличимой во тьме крышей. Если он поворачивался и бросался бежать, то понимал, что ужасные шаги внезапно начинали доноситься с той стороны, куда он в ужасе несся.

И он догадывался, что преследующее его чудовище – его долг. Оно придвигалось все ближе и ближе. От него не было спасения.

А потом чудище представало его взору. Оно было вышиной с дом и такое же широкое. Оно было облачено в длинную темную рясу, наподобие монашеской, и потому Святополк не мог разглядеть его ног, явно железных. Но еще больший страх внушало его лицо, ибо лица у этого существа не было. На том месте, где надлежит быть лицу, росла лишь огромная, густая, седая борода; у призрака не было ни глаз, ни рта. Он был глух и незряч. Однако он неизменно, безошибочно, в точности знал, где скрывается его жертва, медленно, не разбирая дороги, сотрясая стены, наступал на нее – и Святополк беспомощно падал на железный пол, не в силах двинуться с места, и просыпался в холодном поту с криком ужаса.

«Есть только один способ спастись», – решил он.

Его отец Игорь составил весьма простое завещание. По обычаю наследования, принятому в княжеских домах, он не думал о внуках, а передавал все, что имеет, сыновьям.

Нажитое Игорем состояние, под старость его сделавшееся довольно внушительным, предстояло поделить на равные доли между двумя его оставшимися в живых сыновьями, а те, в свою очередь, должны были заботиться о матери на протяжении всей ее жизни. Этим все и ограничивалось. Если один из двоих сыновей умрет, прежде чем вступят в силу условия завещания, то оставшийся унаследует обе доли. Подобное завещание соответствовало духу времени.

Святополк примерно представлял себе, сколько стоит имение Игоря. Половины этих денег не хватит уплатить его долги. А если он получит все, то не только расплатится с долгами, у него даже останется скромный доход.

Щеку было не по себе, он и сам не знал почему.

В этот вечер разведчики вернулись с добрыми вестями. Они обнаружили зимний лагерь половцев. Большая часть половецкой орды перебралась на летние пастбища, где будет жить в шатрах. Постоянный зимний лагерь, обнесенный стенами небольшой городок, находился прямо перед ними. «Он наполовину опустел, – донесли разведчики, – там остался только малый отряд».

«Мы нападем на них завтра», – объявил князь.

Весь русский лагерь возликовал. Большинству казалось, что с тех пор, как их окружила пустая степь, прошла целая вечность, а теперь наконец это однообразие будет прервано, и им предстоит битва за половецкий городок. Если посчастливится, они возьмут немалую добычу. Теплой ночью от каждого походного костра доносилось негромкое пение.

Однако Щеку было не по себе. Возможно, его всего-навсего тревожила предстоящая битва, однако накануне его томили дурные сны, и потому, когда на счастливый лагерь опустилась ночь, он отозвал в сторону молодого хазара.

– Не отходи от боярина Ивана, – предупредил он, – береги его как зеницу ока.

– Когда? Сегодня ночью?

Щек нахмурился. Он сам не знал точно, что имел в виду. Поблизости возвышалось несколько деревьев да слегка колыхались под ветром высокие травы. Неужели там затаились половцы?

– Да. Сегодня ночью, завтра, каждую ночь.

А что, если этот полупустой городок – ловушка, западня? Щек не доверял половцам, он ненавидел их. Четыре года тому назад они убили его женушку и одного из четверых детей. Убили для забавы. Это была еще одна причина, по которой он умолил боярина Ивана взять его с собой в поход.

«Так чего ты боишься? » – спрашивал он себя. Он и сам не знал. Однако его не покидало всепоглощающее чувство опасности, ощущение измены, разлитое в воздухе.