Сыщик, ищи вора! - Александр Бушков

И наконец, самый полный перечень уголовных преступлений содержит Соборное уложение 1649 года. Оно тщательно отсортировало злодеяния по их опасности: на первом месте стояли преступления против Бога, Церкви и Государя, далее шли уголовные и другие преступления. Система наказаний была прописана четко: богохульника (мешавшего отправлению церковной службы или совершившего убийство в церкви) сжигали на костре. Грабителям церквей рубили головы. За совершенные в церкви преступления «рангом» поменьше (нанесение ранений в драке, «непристойные речи и оскорбления») полагалась «торговая казнь» либо тюрьма. Жестоко наказывались «драка и брань» на царском дворе.

Особо жестокая смертная казнь в XVII веке грозила фальшивомонетчикам – им заливали в глотку расплавленный металл. Возможно, кто-то и удивится, но казнь эта была даже гуманнее европейских: в Германии задолго до того фальшивомонетчиков варили в громадном котле с кипящим маслом, но не бросали туда сразу, а, подвесив на веревке под мышки, опускали медленно: по щиколотки… по голени… по колени… Что было гораздо дольше и мучительнее, чем заведенная в Московском государстве казнь.

Уголовные преступления против «простых» граждан тоже карались без особого гуманизма. За убийство полагалась смертная казнь, за увечье – аналогичное калеченье и денежный штраф. Теперь за первую кражу отрубали левое ухо, сажали в тюрьму на два года, а потом ссылали в «украинные города», то есть на границы государства. За вторую отсекали оставшееся ухо, отправляли в тюрьму уже на четыре года, потом опять-таки ссылали. За третью – казнили.

Однако давно известно: никогда и нигде жестокость наказаний не приводила к значительному ослаблению преступности. Причины тут чисто психологические: всякий вор-разбойничек считает себя самым хитрым и ловким, полагая, что уж его-то ни за что не поймают. Давненько уж англичане отметили: самое большое количество карманных краж случалось в толпе, собравшейся поглазеть, как вешают карманника или иного уголовника…

Соборное уложение вынуждено констатировать: «А которые воры на Москве и в городах воруют, в карты и зернью (игральными костями. – А. Б. ) играют, и проигрався воруют, ходя по улицам, людей режут, и грабят, и шапки срывают… будет где такие воры объявятся, и их всяких чинов людем имая, приводите в приказ…»

Бывали и чисто анекдотические истории. У некоего Михаила Тихонова украли со двора черную курицу (которую он на другой день опознал в торговых рядах, где ее как ни в чем не бывало продавал некто Андрей Аникеев). Михаил, не растерявшись, тут же ухватил Аникеева за шиворот и поволок на «съезжую избу» (некий аналог ГОВД), но по дороге на него напали какие-то субъекты, скорее всего, дружки Аникеева, побили, сорвали шапку и разбежались. А курицу Аникеев тут же задушил и бросил. До съезжей избы Тихонов Аникеева все же доволок и даже предъявил в качестве улики задушенную курицу, но вот свидетелей-то у него как раз и не имелось. А Аникеев с честнейшими глазами твердил, что курицу купил честно, а придушил ее Мишка, напавший ни с того ни с сего. В конце концов, выражаясь современной терминологией, дело прекратили за невозможностью установить виновного и обоих отправили со двора…

Но так благостно обстояло далеко не всегда. Власти принимали все возможные меры: по примеру Ивана Грозного отправляли в ночные дозоры стрельцов и сторожей, на ночь перегораживали улицы решетками и «рогатками» (нечто вроде шлагбаума), – но грабежи и убийства оставались ночным кошмаром для горожан. Голландский дипломат Николас Витсен писал в 1665 году: «Теперь мы, идя по улицам, заметили озорство русских: в сумерках у некоторых из наших отняли ружья (а вы так и отдали, орлы боевые? – А. Б. ) и нам сказали, что за одну ночь были убиты 12 человек, им перерезали горло, и что это здесь часто случается».

Ему вторит австриец Корб, писавший в 1698 году: «На многолюднейших улицах столицы найдены два московита, которым неизвестные люди отсекли головы. По ночам в особенности невероятное множество всякого рода разбойников рыщет по городу».

В утешение нашему оскорбленному чувству национальной гордости можно сказать лишь, что в те же самые времена криминогенная обстановка где-нибудь в Париже и в Лондоне (где регулярные полицейские силы появились только в начале XIX века) наверняка обстояла не лучше – не от хорошей жизни, как уже упоминалось, в Англии отрубали голову уже за первую кражу…

Пытаясь хоть как-то сбить эту поганую волну ночных разбоев и убийств, еще Борис Годунов, разбив Москву примерно на 12 участков, назначил в каждый так называемых объезжих голов – этаких начальников мобильных патрулей. Им предписывалось с отрядами стрельцов и ночных сторожей (так называемых решеточных приказчиков) объезжать все улицы и переулки «день и ночь беспрестани», пресекать не только преступления и драки, но и тайную торговлю спиртным, курение и продажу табака, бороться с уличной проституцией, а особенно с поджогами, и следить за соблюдением тогдашних правил противопожарной безопасности (то есть ночью держать у себя дома открытый огонь, что, главным образом летом, часто вызывало пожары).

О том, какое важное значение придавалось этим патрулям, лучше всего говорит то, что командовать ими назначались люди ох как не последние – князья, бояре, дьяки (довольно высокопоставленные чиновники).

Этот обычай продержался больше пятидесяти лет, но пользу приносил далеко не всегда. Дело тут было не только в наглости уголовного элемента – с ним-то порой как раз было проще всего. Самые что ни на есть законопослушные граждане как могли пытались увернуться от «мобилизации» в эти караулы, а к противопожарной безопасности относились наплевательски. Уже в 1695 году один из объезжих голов, Никита Головин, не раз жаловался царю на жителей Ордынки, Пятницкой и Екатерининской улиц: «Чинятся непослушны… дневных и ночных караулов нет, и надолбов на ночь не закладывают, и избы и мыльни (бани. – А. Б. ) топят безвременно, и чинятся бои и драки, и ножевое резанье, уличные караульщики не стоят николи, и ночью в объезд ездить опасно…»

И подобных жалобных донесений – великое множество. Доходило до сущего беспредела. Однажды двое «голов» неосмотрительно решили устроить съезжую избу на подворье некоего Патрикея Мартьянова, простого холопа. И не учли одного: что холоп не такой уж и простой, поскольку принадлежал царскому карлику Мишукову, бывшему в большой милости у молодого государя Петра I. Мишуков нагрянул «со многолюдством», велел разложить обоих официальных лиц на дворе и как следует выпороть. Что и было тут же проделано. Через несколько дней осмелевший сын Мартьянова с кучей вооруженного палками народа погнался за некстати попавшимися ему на пути теми же головами, Львовым и Друковцевым, громогласно обещая, что он сейчас с ними проделает массу неприятного.