Великая Ордалия - Р. Скотт Бэккер

– Какой-то частью себя она будет следить, – прошептал его проклятый брат.

– Тихо!

– Святейший дядя что-то рассказал ей.

Пять золотых келликов блестят на темной ладони Нареи.

Имхайлас исчезает, унося жар собственной крови.

Коллегианин со смехом говорит девушке: «И вот тебе серебряный грош, помяни ее…»

Эсменет поднималась по мраморной лестнице, и ее сопровождали отчаянные образы из прошлого. У нее голова шла кругом от мрака тех дней, скорби по Айнрилатасу, беспокойства о Кельмомасе и Телли, страха перед священным шрайей Тысячи Храмов. Солдаты разбегались при ее появлении, и кованые железные фонари, выставленные ради ее же удобства, раскачивались, словно на прутиках лозоходца. Она шла по ступенькам, и тени ее колебались, расщеплялись и соединялись.

По улицам градом гремели копыта. Офицеры рявкали на свои подразделения. Никто не ожидал неприятностей, однако посреди всего беспорядка последних дней она предпочитала ошибиться, проявив излишнюю бдительность. Довольно было и одного мятежа, едва не унесшего ее жизнь.

Было важно появиться здесь в собственном обличье, подобающем Анасуримбор Эсменет, благословенной императрице Трех Морей. Она впивала всю радость триумфального явления, вздорного и пустого наслаждения вернуться хозяйкой туда, где прежде была рабыней. Вместе с ней поднималась по лестнице сама империя!

Эсменет остановилась наверху, удивленная тем, что почти не узнает это место. Однако Имхайлас привел ее сюда ночью, растерянную и полную смятения, и потом она не переступала порога Нареи до того дня, когда по прошествии нескольких недель шрайские рыцари выволокли ее отсюда, не обращая внимания на слезы и крики. Она огляделась по сторонам, осознавая, что, по сути дела, и не бывала на этой лестнице или в этом зале. Солдатские фонари подчеркивали неровность штукатурки. Изумрудная краска шелушилась в одном направлении, напоминая змеиную шкуру.

Эсменет увидела, что дочь ждет ее возле двери, лицо ее казалось бледным пятном во мраке. Платье Телиопы (тоже ее собственного пошива) состояло из черных и белых кружевных плиссе, таких мелких, что временами они напоминали захлопнутый манускрипт, расшитый повсюду крошечными черными жемчужинами. Льняные волосы Телли были высоко зачесаны и спрятаны под подходящим головным убором. Эсменет улыбнулась, увидев пред собой собственное дитя, которому доверяла. Она понимала, что в жизни тирана доверие нередко сходит на нет, оставляя слышным лишь голос крови.

– Ты сделала все очень хорошо, Телли. Спасибо тебе.

Девушка моргнула на свой странный лад.

– Мать. Я вижу, что ты… что ты намереваешься сделать.

Эсменет сглотнула. Честности она не ожидала. Во всяком случае, здесь.

– И что с того?

Она не была уверена, что сумеет переварить ответ.

– Молю тебя передумать, – сказала Телиопа. – Не делай этого, мать.

Эсменет шагнула к дочери.

– И что, по-твоему, скажет твой отец?

Мрачная тень заползла в чистый и неподвижный взгляд Телиопы.

– Не решаюсь сказать, мать.

– Почему же?

– Потому что это ожесточит тебя… настроит против того, что должно, должно быть сделано.

Эсменет наигранно усмехнулась.

– Такова причина моего недовольства собственным мужем?

Телиопа моргнула, обдумывая ответ.

– Да, мать. Такова причина.

Эсменет вдруг показалось, что она подвешена на крюке.

– Телли, ты не имеешь ни малейшего представления о том, что мне пришлось выстрадать здесь.

– Отчасти это заметно по твоему лицу, мать.

– Тогда чего же ты хочешь от меня? Как поступил бы твой отец?

– Да! – воскликнула девушка удивительно ядовитым тоном. – Ты должна убить ее, мать.

Эсменет с укоризной, если не с недоверием посмотрела на свою любимую дочь. Собственные необыкновенные дети давно перестали удивлять ее.

– Убить ее? Но за что? За то, что она поступила именно так, как поступила бы и я сама? Ты видишь только последствия прожитой мною жизни, дочь. И ты ничего не знаешь о смешанной со смолой крови, что переполняет эту растрескавшуюся посудину, которую ты называешь своей матерью! Тебе неизвестен этот ужас! Когда ты цепляешься и цепляешься за жизнь, за хлеб, за лекарства, за золото, необходимое для того, чтобы получить все нужное достойным путем. Убить ее для меня – все равно что убить себя!

– Но почему же ты-ты отождествляешь себя с этой женщиной? Разде-разделенная судьба не отменяет того факта, что ты – императрица, a она-она всего лишь шлюха, которая предала тебя, которая об-обрекла Имхайласа на сме! ..

– Заткнись!

– Нет, мать. Момемн осажден. Ты – сосуд власти отца, ты помазана пра-править в его отсутствие. Очи всех обращены на тебя, мать. И ты до-должна оправдать общие ожидания. Показать, что обладаешь той силой, которую они хотят в тебе увидеть. Ты до-должна быть свирепой.

Эсменет тупо посмотрела на дочь, ошеломленная этим словом… «свирепой».

– Подумай о Кельмомасе, мать. Что, если бы он погиб из-за нее?

О, ярости ей было не занимать, конечно, она хотела заставить страдать, насладиться чужими муками, сладостью отмщения. Душа ее несчетное количество раз представляла себе смерть Нареи за все содеянное ею – и уже привыкла к этому кровавому зрелищу. Эта девка предала ее, предала и продала за серебро ее жизнь и жизни дорогих и любимых ею людей. Память в мгновение ока вернулась унизительным и отвратительным приливом, заново напомнившим мелочные издевательства этой капризной распутницы, желавшей еще больше унизить низложенную императрицу, скорбящую мать…

Эсменет посмотрела на свою любимую и бесчеловечную дочь, заметила, как та прочла и одобрила поворот ее мыслей к жестокости, заметила стиснутые зубы и уже не вялые глаза.

– Если ты хочешь, я сделаю это за тебя, мать.

Эсменет качнула головой, поймала дочь за обе руки, чтобы удержать ее на месте. Губы ее ощущали слова, произнесенные много месяцев назад, клятву, которая в них содержалась: «Это значит, что твоя жизнь – твоя жизнь, Нарея – принадлежит мне…»

– Она – мое бремя. Ты сама так сказала.

Телиопа протянула ей нож, словно чудом возникший из сложных переплетений ее юбки.

Эсменет ощутила этот предмет с первого вдоха, во всяком случае так ей показалось. Она стиснула рукоятку ножа, впитала исходящую от него уверенность, почувствовала смертоносную твердость. Глаза мужа следили за ней с угловатого лица дочери. И Эсменет потупилась, не выдержав их взгляда, повинуясь какому-то не имеющему имени инстинкту. После чего, глубоко вздохнув, молча вошла внутрь.