Окно - Амелия Бранскилл

Вот так и вышло, что я сижу на скамейке в больнице, а ко мне с серьезным видом наклоняется женщина-полицейский. Мне показалось, что она хочет сообщить мне что-то важное, и я сосредоточилась изо всех сил, чтобы ничего не упустить.

– Не хочешь горячего шоколада? – спросила она.

– Простите?

– Тут немного холодно. Могу принести тебе горячего шоколада, это поможет согреться.

Хочу ли я горячего шоколада? Должна ли я сейчас хотеть горячего шоколада? Я посмотрела на папу, который сидел на скамейке рядом со мной, прислонившись прямой спиной к стене и глядя в никуда. Я не знала, что ответить.

– Давай я куплю. Если сейчас не хочешь, выпьешь потом.

Когда я наконец кивнула, она уже ушла. Я сделала вдох и почувствовала слабый запах антисептика для рук.

Женщина в форме вернулась и вручила мне большой бумажный стаканчик. Он был горячим, и, только взяв его, я впервые осознала, что замерзла и что на мне по-прежнему спортивные шорты.

Когда мы только приехали, нас встретили не врачи, а эта женщина-полицейский и еще один офицер полиции, мужчина. Она молчала, пока он выражал соболезнования и рассказывал, как мама увидела Анну снаружи, под окном: она лежала неподвижно, с закрытыми глазами. Сейчас полицейские были у нас дома: осматривали ее комнату и проверяли задний двор. Начальник полиции был на конференции в Бойсе, но они связались с ним, и он уже выехал обратно. Офицер упомянул это дважды, словно убеждая нас, что полиция серьезно относится к делу, раз уж их бесстрашный лидер соизволил ради нас уехать с конференции.

Я уставилась на офицера, пытаясь оставаться спокойной и собранной. Мне было важно показать, что я хорошо держу себя в руках, словно это каким-то образом могло повлиять на исход событий. Словно исход событий еще не был предрешен.

Офицер задал несколько вопросов, и мы машинально отвечали на них короткими, простыми фразами. Было очевидно, что наши ответы разочаровали его. Нет, у Анны не было парня. Нет, в последнее время она не выглядела сильно расстроенной. Нет, прошлой ночью не случилось ничего необычного.

Офицер помолчал, встав в задумчивую позу. Наконец он коротко кивнул в знак благодарности, а затем резко повернулся и вышел. Женщина-полицейский двинулась следом за ним.

Сжимая в ладонях стаканчик, я думала о вопросе, который полицейский не задал, – может, из вежливости, а может, потому, что ему не приходило в голову его задать: почему утром мы не заметили, что ее нет. А ведь так и было. Ее отсутствие за завтраком меня даже не удивило, как не удивило никого из нас. Она бегала кросс, и даже поздней осенью, когда по утрам уже было холодно и темно, она часто вставала рано, чтобы отправиться на пробежку с другими девочками из команды, а потом ехала в школу вместе с ними.

Так и вышло, что она не пришла завтракать, и никто из нас даже не задумался, где она. Все были заняты своими делами: маме в стоматологии предстоял долгий рабочий день, и она бы многое отдала, чтобы люди стали пользоваться зубной нитью. Папа читал газету и комментировал новости. Я ела тост и, насколько это было возможно, не обращала внимания на них обоих, читая книгу.

Я попыталась снова вспомнить прошлую ночь, чтобы понять, не ускользнуло ли от моего внимания что-то странное. Казалась ли Анна расстроенной? Вроде нет. Она, быть может, казалась более спокойной и умиротворенной, чем обычно. Она практически светилась от счастья, словно приняла правильное решение. Словно у нее была тайна, словно она знала что-то хорошее.

* * *

Когда мама присоединилась к нам в приемной, мой горячий шоколад почти остыл. Мамины глаза покраснели, а взгляд казался безумным. Она не стала садиться. Вместо этого она ходила перед нами взад-вперед и вдруг заплакала так сильно, что едва не начала задыхаться. Женщина-полицейский, которая приносила мне горячий шоколад, увела ее куда-то, шепотом убеждая ее глубоко дышать. Они скрылись за двойными дверями.

Мои глаза оставались сухими. Словно мне перерезали нерв, словно рана была слишком глубокой, чтобы ощутить, насколько больно будет потом.

Папа подошел к окну, которое выходило на парковку больницы, и прижался лбом к стеклу. Несколько минут спустя подошел мужчина в белом халате и встал рядом с ним.

– Нам нужно только удостоверение личности вашей жены, – сообщил он папе. Его голос звучал грубо и хрипло. – Но если вы хотите посмотреть на тело, я могу вам его показать.

– Вы имеете в виду, показать мне мою дочь. – Произнося это, папа не смотрел на врача.

Мужчина покраснел и кивнул:

– Простите, да. Показать вам вашу дочь. Вы хотите ее увидеть?

Папа быстро заморгал и выпрямился.

– Да, я хочу ее увидеть. – Повернувшись, он заметил меня и смолк, словно забыл о моем присутствии. – Побудь здесь, Джесс, – сказал он. – Я скоро вернусь.

– Нет, – ответила я. – Хочу пойти с тобой.

Мужчина покачал головой:

– Не думаю, что это хорошая идея.

– Я пойду с тобой, – повторила я.

* * *

Двери лифта, скрипнув, открылись, и за ними оказался залитый резким светом коридор – подвальный этаж больницы. Путь к Анне был долгим. Мы втроем прошли мимо множества открытых дверей и узких ответвлений коридора. В помещении, где мы оказались, стояло несколько длинных каталок. Занята была только одна – на ней лежало тело, покрытое бледно-голубой простыней. Мужчина в халате подошел к этой каталке и встал рядом с ней. Папа шагнул вперед, а следом за ним и я. Каждый следующий шаг давался труднее.

Когда мы остановились, мужчина откинул простыню. И мы увидели ее. Она лежала совершенно неподвижно. Мужчина смотрел то на меня, то на нее, сравнивая наши лица, сопоставляя черты. Папа крепко обхватил себя руками. Я стояла неподвижно и молча, хотя голова начинала кружиться, а в глазах плыло.

– Это она, – тихо сказал папа.

На ней было платье – то, которое она купила несколько дней назад и еще ни разу не надевала. Оно было темно-фиолетовым – ее любимый цвет, – а спереди его украшали маленькие жемчужные пуговицы. Поверх она надела теплый кардиган, ее рука высовывалась из длинного шерстяного рукава, а пальцы были слегка согнуты. Но рука искривилась под каким-то странным, неестественным углом.