Бог бабочек - Юлия Пушкарева

Ты начинаешь говорить, и почему-то у меня загнанно колотится сердце.

– Ну что ж, уважаемые присутствующие… Дамы и господа, так сказать! – (Церемонно прикладываешь руку к груди; Артём фыркает, а Шатов робко улыбается – будто не знает, нужно ли тут смеяться). – Можно было бы обратиться «друзья» или как-нибудь там ещё, но я добавлю пафоса. Это вполне намеренно, не подумайте! Потому что… потому что мне правда важно видеть здесь всех вас.

Твой голос эмоционально вздрагивает, но жесты остаются разумно-расчётливыми: окидываешь взглядом стол, а потом разводишь руки в стороны, точно принимая всех нас в объятия и предельно раскрываясь. Тебе трудно не верить – но трудно и поверить, что это не намеренно.

– Вы для меня действительно дамы и господа – то есть люди, которых я по-настоящему уважаю… Перед которыми преклоняюсь, не побоюсь так выразиться. Да-да, Владимир Сергеевич, нечего ржать! – (Щелчок пальцами в сторону Володи). – Снова паранойя на уважении, как в «Крёстном отце» – Вы были полностью правы. – (Володя, улыбаясь, шутливо отмахивается – мол: что уж там, говори дальше – горбатого могила исправит. Артём тоже ухмыляется, но как-то неуверенно. Возможно, такая – не совсем сюжетная – отсылка к Марио Пьюзо для него сложновата. Шатов, кажется, готов подскочить со стула от восторга. Настя просто смотрит на тебя с тем же безмятежным, чуть отрешённым выражением – словно любуется далёкой, непостижимо-прекрасной галактикой в телескоп). – По-своему я восхищён каждым из вас, по-своему вам благодарен. И сегодня попытаюсь это выразить, хотя я по-прежнему лештинское быдло и несколько семестров технарского образования вряд ли это исправили… Да, я только о себе, не подумайте плохого! – (Для убедительности постукиваешь себя по груди кончиком пальца). – Поскольку большинство присутствующих – технари, я осознаю, что после праздника у меня есть серьёзный риск быть залошаренным… После праздника же можно – правильно, Тём? – (Артём и Шатов уже в открытую покатываются от смеха). – Только Юля безобидна в этом плане, потому что она филолог… Так вот, отвлекаюсь. Каждый из вас дал мне очень много за то время, что мы знакомы. Каждый из вас стал важной частичкой моего мира здесь, в Т. Можно сказать… частичкой моей второй семьи. Все вы знаете – каждый в своей мере, но знаете, – что с первой, буквальной, семьёй у меня всё… Скажем, непросто. Но здесь… Здесь я обрёл вторую.

Умолкаешь, переводя дыхание; теперь над столом повисает тишина. Слышно, как тикают настенные часы и как взволнованно дышит Шатов. Я чувствую отчаянную надежду и отчаянное одиночество в твоём голосе; одиночество – поверх вечных игр. Жажду искренности и страх перед ней. Твои глаза лучатся мягким изумрудным светом; что-то надсадно вонзается мне под рёбра.

– Так что этот стакан сока – ну и что, пускай сока, – я хочу поднять за вас! За близких мне людей, которые пришли меня поздравить, несмотря на этот жёсткий мороз… За Вас, Владимир Сергеевич! За Ваш здравый смысл и умение стоять на ногах, когда меня куда-то не туда заносит… За многократную помощь. Ну, и за совместную обжираловку всякой гадостью по ночам, и за совместные бдения перед моим экзаменом Комаровскому. Спасибо, от души спасибо! – (Твой голос дрожит от смеха; Володя, смущённо почёсывая шею, кивает тебе через стол). – За вечные несчастные тачки Тёмы и его искреннее непонимание того, как можно не любить футбол и тачки и при этом не быть ущербным. А если серьёзно – за твою надёжность и чувство юмора, Тём… Знаю, у нас не принято так, но ситуация, сам видишь, обязывает. – (Артём расплывается в улыбке, определённо не видя в ситуации никаких сложностей). – Шатов… За твои фрейдовские штуки в анализе людей (капец как я их боюсь) и за душевно-философские разговоры. Да, Владимир Сергеевич, то самое, что Вы называете «страдать хуйнёй». Дамы, простите за мат… Шатов, спасибо за… ум твой. За умение ценить мои мысли и тексты и творить собственные. Вот как-то так!

– Блин, Диман… Можно я отвечу? – бормочет Шатов и, покраснев до багровости, начинает пробираться к тебе через ноги Володи и Насти. – Я…

– Да можно, конечно, можно! Следи только, чтоб я мысль не потерял… Ну, ты чего, Шатушка? – ласково и чуть удивлённо спрашиваешь ты, когда Шатов судорожно обнимает тебя и хлопает по спине. Его глаза влажно блестят – подозрительно влажно. Льдистые глаза. В них есть что-то отталкивающее. – Прям так мощно зашло, да? ..

– Да… Мощно. – (Сдавленно усмехаясь, он отворачивается). – Хотел ответить, что… Ты настоящий друг, Дим! Настоящий друг, которого я… Которого я уважаю. Хрен знает, как в твоём «Крёстном отце» или нет… Но уважаю сильно. Ты столько раз… выручал меня. Мало кого знаю, кто лучше и… наверное, мудрее тебя. Именно не умнее, а мудрее. Вот. Всё, а теперь…

Хватая ртом воздух, он бессильно взмахивает рукой и лезет обратно к своему месту. Ловлю твой взгляд – польщённый, но с тенью чего-то ещё; исступление Шатова отдаёт болезненностью. Я никогда не слышала, чтобы мужчина говорил так с другом. Меня совершенно не тянет подозревать его в гомосексуальных наклонностях, но это больше похоже на признание в любви, – причём не в самом здоровом смысле. В любви-помешательстве.

– «…А теперь пошёл ты в жопу, я решил не договаривать». Да? – (Смеются все, кроме Шатова – и меня. Ты еле заметно вздыхаешь: на этот раз ослабить напряжение не удалось). – Я шучу, не обижайся. Спасибо и тебе! Это очень… важные слова. Важные и достойные, правда.

Достойный – ещё одно твоё любимое слово; знак высокой похвалы. Достойный поступок, достойный мужчина, достойная женщина – в твоей речи такое никогда не бывает лишь для пустой красивости. Возможно, именно это заставляет Шатова снова засиять.

– Но я продолжу, если ты не против… Настя. Я хочу выпить за мою девушку и сказать ей спасибо за то, что она всегда рядом со мной, помогает и поддерживает… За этот прекрасный стол, конечно, тоже. И за то, что она… терпит мой характер вопреки всему. Я это очень ценю.

Всё – о том, что она делает для тебя, ничего – о ней самой. Всё довольно отвлечённо и холодно – отвлечённее и холоднее, чем было с остальными; или у меня приступ оптимистичных иллюзий? .. Будто извиняясь за собственную сухость, наклоняешься и целуешь Насте руку. Артём и Володя издают одобрительные возгласы; Настя с трепетным обожанием расцветает в улыбке.