Бог бабочек - Юлия Пушкарева

– Значит, возьму серые.

– Нет, ты же хотел…

– Серые. Мне больше нравятся синие, но я возьму серые, – (глядя мне в глаза – в зеркале). – Как ты хочешь.

– Хорошо, – киваю, сглотнув в пересохшее горло.

К такому тебе я робею приближаться – снова, точно девочка-подросток к кумиру. И за что эта внезапная милость? ..

На выходе из центра, закурив, ты игриво осведомляешься:

– Ну что, Тихонова? Заволновалась ты, наверное?

– Почему?

– Ну, вот увидят меня женщины на службе, такого красивого – и поминай как звали… Да же? Это пока я тут, с тобой рядышком, а там… – неопределённо взмахиваешь ладонью. Смотрю на снежные хлопья: они падают так густо, что почти прячут твоё лицо.

Подобное ты можешь говорить, просто чтобы лишний раз поиздеваться надо мной. А можешь и всерьёз. Понимаю, что можешь, – поэтому бьёт безотказно больно; но я улыбаюсь тебе через снег. В этом дне слишком много красоты, чтобы предаваться отчаянию.

– Эх, да… – вздыхаю, поддерживая игру. – Никакой у меня надежды. Совсем никакой).

*

…На обед ты приходишь ещё более собранным и энергичным – даже чуть взвинченным. Такие превращения я замечала и по телефону: сколько бы ты ни проклинал свою работу, она действует на тебя, как ударная доза кофеина, – прочищает мысли и напитывает здоровой злостью. Сбрасываешь обувь, бегло улыбаешься мне, в несколько шагов оказываешься на кухне; ни следа утренней похмельно-разнеженной вялости.

– Ну, как ты тут, что? .. О, у нас есть еда? ! – (Не дождавшись моего ответа, с удивлённо-насмешливым ударением на последнем слове приподнимаешь крышку сковороды. Вдыхаешь пар, пахнущий луком и специями; блаженно зажмурившись, рукой подгоняешь его ближе к лицу). – Ммм! .. Накладывай скорее, Юленька. Я жутко голодный.

Пока я смотрю, как жадно ты ешь, – чувствую себя если не счастливейшей из смертных, то, по крайней мере, занимающей достойное третье-четвёртое место в этом рейтинге. Жрицей, допущенной к окровавленным алтарям.

Как просто, в самом-то деле. Когда мне под рукоплескания вручали дипломы за лучший доклад в конференц-залах, полных позолоты и зефирно-белых завитков под потолком; когда я, упиваясь музыкой и болью в предсмертной песне Дездемоны об иве, на заказ переводила либретто «Отелло» с итальянского (постоянно – по прихоти ассоциаций – думая о твоей фамилии); когда смотрела на печально-ускользающую, хрупкую красоту венецианских палаццо, двоящихся отражением и будто каждый миг готовых уйти под воду каналов, – всё это не приносило такой радости.

Не сотвори себе кумира, – увещевает Библия; не сотвори себе зависимость, – напирают психологи и феминистки. Ни у тех, ни у других нет готовых инструкций: как быть, если в превратностях жизни тебе встретится бог?

Как быть, если однажды ты приготовишь этому богу салат и курицу с рисом, а он попросит добавки и будет тихонько постанывать от удовольствия? ..

– Уф, не могу больше! – (Откидываешься на спинку стула, с усмешкой похлопывая себя по животу. Лес в твоих глазах сейчас кажется не угрожающим, а уютным – зелёный, хвойно-свежий покой). – Очень-очень вкусно, Юль! Спасибо.

Я не ждала столь милостивого приговора на твоём кулинарном суде. Правда не понимаю, что там такого сверхъестественно вкусного, – но улыбаюсь тебе, стараясь не слишком истерически сиять.

– Тебе спасибо, мой господин.

Одобрительно взглянув на меня, идёшь в комнату и с кошачьей плавностью перетекаешь на диван – полежать. Я взглядом спрашиваю разрешения и пристраиваюсь рядом.

– Странный день… – произносишь с задумчивым вздохом, рассеянно ероша мои волосы. – Опять всё утро делал эти идиотские ведомости – помнишь, рассказывал тебе? И опять то в них не так, это не эдак, убирай, переделывай… Нудятина бессмысленная.

– Это те самые – по дисциплинам, которые вы будете сдавать? – уточняю, порывшись в мысленных архивах. Ты довольно легко раздражаешься, если я путаю или забываю что-то, связанное с твоей работой; по этой болотистой почве лучше шагать с осторожностью.

– Да-да. Они.

– Вы будете сдавать – и вы же, сами, делаете зачётные ведомости? Не члены комиссии, не кто-нибудь из начальства? ..

Улыбаешься краешком губ.

– Чушь какая-то, да? А вот меня уже и не особо удивляет. Привык.

Поудобнее укладываюсь головой у тебя на плече. Всё-таки многое в твоей новой жизни мне до сих пор сложно осмыслить.

– А после обеда что будет?

– Строевой смотр, – ты безмятежно смотришь в потолок, но твоя рука сползает ниже – с моего затылка на лопатки, потом на поясницу, потом… Выгибаюсь, крепче прижимаясь к тебе.

– Снова? Ты же говорил, он был в конце прошлой недели? ..

– Конечно, снова, – фыркаешь от смеха. – Скажешь тоже! Они могут и каждый день его ставить – пока все не будут без замечаний. Что почти невозможно… Кстати, поищи потом носовой платок! И зелёные нитки. Всё остальное вроде бы есть, а вот платок с нитками я куда-то дел…

– Уже нашла. Сложила в коробочку, – бормочу я – с трудом, потому что твои пальцы поглаживают и тут же больно сдавливают мне ягодицу. – Когда разбирала на подоконнике.

– Умница.

Поворачиваешься набок – так, что пряжка твоего ремня упирается мне в живот; хочу приподнять футболку, чтобы чувствовать её холод, – но смущаюсь. Незаметно вдыхаю глубже; рукав оливково-зелёного нательного белья, как и все твои вещи, пахнет тобой: немного дыма, немного пота, но главное – едва уловимый, прело-лесной аромат кожи, присущий только тебе. Не помню, чтобы ты когда-нибудь пользовался парфюмом, – и хорошо: тебе идёт не бояться своего естественного запаха. Пристально смотришь мне в лицо.

– Ещё Сомов нёс опять всякую хуйню… Ну, капитан, с которым у нас конфликт, помнишь?

– Помню.

– Небезынтересный персонаж, на самом-то деле. Но границ вообще не чувствует.

Ты часто называешь людей персонажами; в этом чуется жутковатый символизм. И пугает, и зачаровывает. Я сразу будто вижу их – кукол, выстроившихся на сцене и готовых к своим ролям, покорных воле грозного Карабаса с плёткой. Порой в своём авторски-божественном произволе ты доходишь до дерзости; например, однажды, в одной из записей в соцсети, ты обратился так в открытую: «Добрый вечер, персонажи! »