Бог бабочек - Юлия Пушкарева

Вздрагиваю. Как всегда, ты не тратишь времени на плавные переходы; предпочитаешь шокировать. И – как всегда, меня и пугают, и волнуют твои по-чичиковски авантюрные проекты.

Подползаю на коленях ещё ближе; бортик ванны теперь упирается мне в грудь, в чёрные кружева на платье. Смотрю, как капли, за пару минут до этого блестевшие на твоих пальцах, впитываются в эти кружева.

– Да… Мой господин.

Ты задумчиво киваешь. В голове у меня роилось множество ответов – множество способов, как избежать прямого признания, или свести всё в шутку, или не брать на себя ответственность; во всём этом я мастер – тоже Гамлет, созданный колебаться, а не делать решительный шаг. Но я отвечаю так просто – и дышать теперь легче.

Твоя рука движется резче и ритмичнее, даже чуть грубее. Смотрю, как он набухает и приподнимается под водой; смотрю, как ты то дразняще поглаживаешь его кончиками пальцев, то перехватываешь плотнее; смотрю, как нежно-коралловая розоватость превращается в напряжённую, перетянутую канатиками венок алую темноту, – смотрю, смотрю, жадно, не моргая, не думая, перетекая в само смотрение…

– И… мне продолжать про недвижимость?

Мягко-картавая удавка твоего голоса затягивается на мне. Подношу руку к глади воды – плёнка-граница, дверь в зазеркалье.

– Можно… я?

Ты не озвучиваешь «да» – это было бы слишком щедро, – но с тихим плеском убираешь ладонь.

Под водой тепло и спокойно – я словно погружаю руку по локоть в море. В ночное море – в то, где под присмотром мамы впервые училась плавать, из застенчивости выбирая тёмные часы, когда пляж пустынен. В море, похожее на идущий рябью ворох чёрного шёлка, на огромного спящего зверя – гладкого и податливого, – чья солёная кожа усыпана отражениями звёзд.

Твоё семя – солёное, как морская вода.

Я делаю точно так же (или мне кажется, что точно так же), как ты, – только с чуть большим напором, чем прежде, потому что в воде всё иначе ощущается. Но уже через пару секунд ты твердеешь так, как ещё не твердел в моей ладони, – и меня объемлет томяще-восторженная слабость; на миг кажется, что сейчас закружится голова и я упаду, что волны, с шипением бьющиеся о берег, по пути небрежно перевернут меня…

Ты вздыхаешь и откидываешь назад голову.

– Ну что – попробуем сегодня ошейник?

Негромко, но твёрдо.

Останавливаюсь – хоть и знаю, что не должна. Слабость усиливается, будто у меня, неопытного пловца, начинают уставать руки – и с каждым рывком прочь от берега растёт страх, что я не вернусь назад.

Я не разрешала себе и думать о заветном пакете из плотной бумаги – о пакете со знаками твоей власти. Не разрешала все эти дни.

Одна из самых высоких, горячих волн захлёстывает сердце; я смотрю тебе в лицо и хватаюсь за бортик ванны, чтобы не упасть.

Киваю.

– Уверена? ..

Скользишь ко мне. Вытягиваешь руку и невесомо – едва касаясь – проводишь мокрыми пальцами по моей щеке. Наклоняешь голову набок; в твоём взгляде мерцает сосредоточенно-тревожная забота, капли сползают со лба на татарский разлёт бровей. Смотрю на твои приоткрытые тонкие губы, налившиеся краснотой от пара.

Неужели сегодня сбудутся все наши ночные разговоры, все мои бредовые сны, все нельзя, неправильно и ты плохая, которые я сама себе выстроила; неужели – сегодня? ..

Посвящение.

– Точно уверена? – плотнее прижимаешь ладонь. – Ты этого хочешь?

Киваю ещё раз: не могу говорить. Ты и море отняли у меня голос.

Ты притягиваешь меня к себе и, отведя в сторону мои волосы, касаешься губами лба – нет: лишь почти касаешься, трепетно выдыхая, – с нежностью, от которой, как на морском ветру, щиплет глаза. Подушечкой пальца гладишь бретельку моего платья; я завожу руку за спину – к застёжке, – но ты серьёзно качаешь головой.

– Не надо. Будь в нём. – (Ещё раз впиваешься в меня взглядом). – Ты побледнела… Если хотела, почему не попросила сама?

Всё-таки придётся говорить. Жаль; мне понравилось общаться с тобой в морской немоте.

– Вчера, у Ярцевых… Ночью, когда ты… – (Оказывается, не так уж просто произносить это вслух. Перевожу дыхание). – Когда ты бил меня по лицу. Ты просил напомнить тебе в воскресенье, мой господин. Сегодня пятница. Я ждала воскресенья.

Победно улыбаешься.

– Запомнила… Умница. Я доволен тобой. – (Вновь погружаешься в воду по подбородок. Я встаю – осторожно, боясь расплескать своё счастье. Колени дерёт болью; стискиваю зубы). – Неси сюда всё.

Как в морском тумане, я приношу бумажный пакет и раскладываю перед тобой свои подношения. Последней достаю плётку; когда касаюсь её гладких кожаных хвостиков, надсадно замирает что-то внутри – невидимый кукловод тянет за ту самую ниточку. Осматриваешь всё так сосредоточенно, что я теряюсь: вдруг всё же купила что-то не то? .. Ты ведь завёл себе весьма неопытную рабыню. Не самая удачная ставка, не самая действенная многоходовочка.

Даже не программирование – пергамент с чернилами. Всё сложно и от руки.

Проводишь пальцами по граням переливчатого синего кристалла на анальной пробке. Я выбрала золотистую – достойную быть у тебя в руках.

– Хорошая, – заключаешь ты; выдыхаю с облегчением. – Оставляй её и ошейник. Остальное унеси.

А зачем её – сейчас? .. Тревога не отпускает полусонный корабль, блуждающий в тумане. Море враждебно; вдруг из-за утёса покажется белый бок гигантского Моби Дика – кита в тысячи раз больше, чем тот, вокруг которого на площадке играют дети военного городка? .. Мне стыдно, и страшно, и упоительно хорошо; я вновь опускаюсь на колени у чугунного, разогретого водой алтаря. Заворожённо смотрю, как ты вертишь пробку в мокрых пальцах. Запретное – к запретному.

– Смотри. – (Гортанное эхо твоего голоса отдаётся от стен). – Хочу, чтобы ты поучилась правильно сосать. Никогда ни для кого этого не делал, но… Вот представь…

Ты негромко, с деловитым спокойствием начинаешь лекцию – и, как всегда, от твоего спокойствия я горю сильнее, чем от смысла слов. И ещё – от чарующего абсурда этой ситуации; чарующего, как в сказках. Мне страннее и радостнее, чем было Алисе, когда она беседовала с огромной гусеницей, курящей кальян.