Зазеркалье. Записки психиатра - Наталия Вико

– Договорились! А как мне вас в Каире найти, если все-таки полечу? – поинтересовалась Александра.

– Проблем не будет. Наш мир тесен, – сказал Онуфриенко, выделив слово «наш».

Уточнять про «наш» мир она не стала. Пока.

– Кстати, скажите, Александр, а вы когда родились?

– Я? – Онуфриенко помолчал. – Видите ли, Александра, эзотерики не открывают дату своего рождения.

– А вы разве эзотерик? – Она изобразила удивление. – Ну хорошо. А хотите, я попробую угадать день, в который вы справляете именины? Двенадцатого июня. Нет?

Короткие гудки неожиданно отсоединившегося телефона позволили предположить, что она права.

* * *

«Человек земли, очнись! Очнись от сна невежества. Будь вдумчив. Пойми, что твоим домом является не земля, но Свет. Измени свой ум. Уйди из тьмы. Это говорю тебе я, Трижды Величайший, – высокая фигура в широком белом одеянии склонилась над его изголовьем, испытующе глядя прямо в глаза. – А теперь следуй за мной».

Соловьев спустил ноги с кровати, которая неожиданно оказалась будто и не в меблированных комнатах миссис Сиггерс, а в темном и холодном помещении, похожем на склеп. И это его совсем не удивило. Ступая босыми ступнями по прохладному камню, он пошел за провожатым, стараясь не отставать, чтобы не заблудиться впотьмах. Тот шел по лабиринту, не останавливаясь и не оборачиваясь, уверенно поворачивая то влево, то вправо. Вдруг вдали забрезжил свет, теплый и манящий, с каждым шагом становившийся все ярче и ярче, пока перед глазами не возник проход, вырубленный в скале, полукруглый, неровный, со сколами камней, в котором исчез, словно растворился, провожатый. Соловьев последовал за ним и очутился в огромном зале с колоннами. В центре зала на возвышении сидела…

– Мистер Владимир, вы просили вас разбудить! – Резкий стук в дверь и голос миссис Сиггерс ворвались в сон. – Вы слышите, мистер Владимир?

– Слышу, – пробормотал он, приподняв голову и снова уронив на подушку, все еще надеясь продлить прерванное видение.

– Мистер Владимир, просыпайтесь! – настойчиво повторила хозяйка.

– Спасибо, миссис Сиггерс, я проснулся, – откликнулся он, с силой зажмурил глаза и, открыв их, огляделся.

«Да, на дворец с колоннами, прямо сказать, не похоже, – огорченно подумал он. – Черт бы побрал эту миссис Сиггерс… «Трижды Величайший», – вспомнил он. – Нет сомнений, мне только что являлся Величайший среди жрецов, Величайший среди философов, Величайший среди всех царей, Мастер всех наук и искусств, Знаток всех ремесел, Писец Богов и Хранитель Книг Жизни – Гермес Трисмегист, Трижды Великий и Величайший, считавшийся древними египтянами воплощением Универсального Ума».

Соловьев сел на кровати и задумался. В египетских изображениях Тот-Гермес чаще всего был запечатлен записывающим на восковой табличке результаты взвешивания душ мертвых в Судном зале Осириса. Гермес особо чтился масонами как автор ритуалов посвящения, заимствованных ими из мистерий. Да и то сказать, почти все масонские символы являлись герметическими по своему смыслу.

– Мистер Владимир, так вы проснулись? – Голос миссис Сиггерс, и без того не отличающийся приятностью, на этот раз показался просто омерзительным.

– Да-да, благодарю вас, – громко сказал Соловьев и поморщился, словно от зубной боли.

«Попробуй тут не проснуться», – подумал он.

У него сильно кружилась голова. Так бывало всегда, когда его неожиданно вырывали из подобных снов.

«Ну да ничего, несколько вдохов, выдохов, стакан холодного сладкого чая маленькими глоточками, и головокружение пройдет», – решил он, поднялся, наполнил раковину холодной водой, умылся, допил вчерашний холодный чай из стакана, стоявшего на прикроватном столике, оделся и вышел на улицу.

На небе неожиданно ярко светило солнце, которое, будто стесняясь своей лучистой красоты, время от времени скрывалось за тяжелыми, напившимися осенней влаги облаками. До открытия библиотеки оставалось еще около получаса, и Соловьев, решив немного пройтись, свернул в переулок, чтобы удлинить маршрут.

К своим сновидениям он всегда относился серьезно. И для этого имел все основания. Сны, как он считал, окна в другой, неведомый мир, в них он был во власти пророческих или таинственных видений, часто даже беседовал с усопшими. Это происходило не единожды, но никогда по его желанию. Умершие друзья, знакомые или родные приходили к нему сами, неожиданно и так же неожиданно исчезали, всякий раз не договорив чего-то, как ему казалось, самого важного. Разговор с ушедшими в мир иной был всегда безмолвен и похож на беседу двух душ, которая велась на ведомом только им языке. Проснувшись, он ругал себя – отчего не спросил о том или об этом, но вопросы во сне всегда приходили сами, помимо его воли, да и ответы зачастую становились понятными не сразу. Сегодня Гермес вел его в храм, где, вероятно, обитала Великая Богиня. Он хорошо запомнил египетские орнаменты, украшавшие стены и потолок, колонны, расширяющиеся вверху, словно бутоны диковинных лотосов. Все это говорит о том, что сегодня ночью он был в Египте.

Он вдруг услышал стук поднимаемой рамы и едва успел отпрыгнуть в сторону от потока воды, хлынувшего сверху. Придерживая рукой шляпу, поднял голову. Молодая женщина в чепчике, из-под которого выбивались рыжие вьющиеся волосы, и в белой широкой блузе с завязками на пышной груди, поспешно убрала медный таз и захлопнула окно второго этажа.

«Вот так всегда, – с усмешкой подумал Соловьев. – Не дают, никак не дают думать о возвышенном. Только над землей поднимешься, а тебя – бац! – по башке. Хорошо хоть таз не выронила! » Он перешел на другую сторону переулка и поспешил выбраться на широкую улицу, чтобы быть подальше от окон домов.

«Видение пришло после встречи с „северной Сивиллой“, – размышлял он. – Значит, встреча не была случайной, хотя вначале мне показалось, что не дала ничего, кроме щекочущего нервы осознания некоторой своей значимости в мире мистическом, прельщающем меня более, чем мир материальный».

И то сказать, он спокойно мог обходиться без еды и питья, ограничивать себя в одежде, хотя – чего скрывать! – при возможности любил пофорсить, однако без подобных видений, случавшихся с ним во снах, и событий, происходящих наяву, он бы не смог жить. Соловьев ощущал себя неким пограничным столбом, окрашенным в черно-белую полоску, стоящим на границе черного и белого миров, хозяевами которых были зло и добро. Чем дольше он жил, тем яснее ощущал, сколь узка эта граница. Да и сам он помимо желания оказывался то по одну ее сторону, то по другую. Сегодняшний радостный, светлый, торжественный сон – из мира светлого, но всего несколько дней тому назад был другой сон, где он встретился с чертом, который в этот раз назвался злым духом Питером. Впрочем, черт уже однажды являлся ему в Москве в самое, надо сказать, неподходящее время. Причем не ночью во сне, а наяву, став реальностью, вызванной воображением. Он тогда сидел в тиши комнаты и глядел туда, где над кроватью висела старинная литография, купленная им по случаю у одноглазого московского букиниста Якова, с изображением женщины в развевающемся плаще, стоящей на тонком полумесяце босыми ногами, с венцом из двенадцати звезд над головой, прижимающей к себе младенца. И ниже подпись, чуть стершаяся от времени, но проступающая достаточно явно, чтобы прочитать: «Непорочная Исида, мать Бога Солнца, слова которой высечены на храме в Саисе: «Плод, мною приносимый, – Солнце». В голову ему тогда пришли строки из Откровения Иоанна Богослова: «И явилось на небе Великое Знамение: Жена, Облеченная в Солнце, под ногами ее Луна, а на главе ее венец из двенадцати звезд»… Он смотрел и смотрел до боли в глазах… И в тот самый момент, когда вдруг приятно сжалось сердце от предчувствия, перед его глазами возникло мерзкое, вертлявое, хвостатое существо, которое, корча рожи, сначала пыталось ухватить его за нос, а затем, когда это не удалось, принялось щекотать лицо кончиком хвоста. Пришлось даже прикрикнуть на нечистого, да еще и, замахнувшись, отпугнуть как следует. Только вместе с нечистью пропал и образ.