Биография smerti - Анна Литвинова

– Массажист вас ждет.

Эх, ну и жизнь! Роскошный особняк, бассейн, массаж…

– Идите за мной, Таня, – между тем бросила Холмогорова.

Будто собачку позвала.

Но пришлось повиноваться. Обе вошли в примыкающую к бассейну очень светлую, с огромными окнами, комнату. Навстречу поднялся мужчина – мускулистый, подтянутый, в белоснежном халате. Холмогорова коротко кивнула ему и, абсолютно не смущаясь, сбросила на пол купальник. Таниному взору явились обвисшая грудь и неухоженный лобок.

«Эх, почему я не папарацци? ! – залетела Садовниковой в голову непрошеная мысль. – Сфотографировать бы ее сейчас, эту топ-десять бизнесменшу! Больших бы денег за карточку заплатили».

Таня тактично отвела взгляд, а исполнительная, маячившая позади Фаина немедленно подхватила с пола мокрый купальник и прокаркала:

– Я прогрею халат и подам вам через тридцать минут.

– Хорошо. – Марина Евгеньевна отпустила халдейку милостивым кивком. Взгромоздилась на массажный стол и обратилась к Садовниковой:

– Ну, поехали. Начнем от печки. Я себя помню лет с трех…

* * *

Их семья считалась неблагополучной. Не до такой, конечно, степени, когда отца с матерью лишают родительских прав, а детей отправляют в детдом, но папаша всегда зашибал. Буянил. Выносил из дому все, что менялось хотя бы на треть бутылки водки. Бил мать. Выгонял на мороз дочку…

Едва Марине исполнилось семь, папашу посадили. Когда зачитали приговор и взяли его под стражу прямо в зале суда, мать зарыдала. Заплакала и сидевшая рядом маленькая Маринка.

– Что наделали, изверги! Семью разрушили! – обратился папаня к судье. – Как они теперь без меня будут?

– Как без тебя будем? ! – истерически расхохоталась мать. – Да людьми себя наконец почувствуем!

Судья, растеряв всю свою беспристрастность, покачал головой. А осмелевшая мать выкрикнула:

– Чтоб ты там вообще сдох, паразит!

Марина заплакала еще горше.

Когда вернулись домой, мать немедленно взялась за уборку. Два дня вылизывала их загаженную комнату: выстирала шторы, оттерла полы, надраила окна… И пообещала дочке:

– Ох, и заживем мы с тобой, Мариночка! Ох, заживем…

Но только не очень-то получилось. Никакого образования у Марининой мамы не было, работала она в детском саду посудомойкой, получала семьдесят рублей тогдашних, застойных, денег, ну и кое-что из продуктов удавалось вынести. А с дочкой странная вещь приключилась. Пока жили с папашей, словно на пороховой бочке, ничто ее не брало. Однажды зимой в одной легкой кофточке от батяниного гнева на балконе пряталась. Другой раз он ее головой об стену приложил за то, что заревела не к месту. А уж сколько приходилось во дворе пережидать, в любую погоду, пока родитель перебесится, и не счесть. И ведь вот удивительно – даже не чихнула ни разу. А когда началась спокойная жизнь, вдруг раскисла. Чуть ветерком обдует – немедленно ОРЗ. В переполненном трамвае проедет – грипп. Искупались с подружками в речке – тем ничего, а Маринка почки застудила.

Мама только и делала, что вызывала врача и сидела с ней на больничном. А когда все же оказывалась на работе – волокла из садиковской столовой продукты в двойном размере. Ведь дочке для поправки здоровья и фрукты нужны, для витаминов, и творог, для кальция, а пуще всего, чтоб окрепнуть, – мясо…

Посудомойка, конечно, профессия дефицитная, но в конце концов даже сердобольная заведующая не выдержала – уволила. А на новую работу – не брали. Поселок-то маленький, все знали, что у Холмогоровой дочка хворая, а кому нужен сотрудник, который все время будет на больничном сидеть?

Вот мама, чтоб с голоду не опухнуть, и придумала: надо уехать в город, где их никто не знает. Маринкины доктора посоветовали на юг податься, в теплый климат. Так они оказались в Краснодарском крае, в приморском городке N. Маме удалось устроиться дворничихой. Зарплата опять копейки, зато комнату выделили – в подвальчике, рядом с подсобкой. Но туалет имелся. И даже раковина.

В городке действительно было тепло – и солнце раскаляло асфальт, и горячие ветра дули с моря. Правда, в их подвал светило сроду не заглядывало, сырость там стояла такая, что на стенах постоянно мокрицы были, с ними даже и не боролись. Маринке бы в таких условиях еще пуще разболеться, но она вдруг, опять против всякой логики, начала крепнуть. Дома только в калошах ходить можно, потому что всегда мокро, и даже двужильная мама кашлять начала, а дочке – хоть бы что. Может, конечно, потому, что в подвальчик девочка только ночевать приходила, а все остальное время болталась на улице.

Двор у них оказался изумительный. Имелись тут ветхие, но восхитительно опасные качели, пара плодоносящих шелковиц и гаражи – по их крышам было очень весело бегать или спрыгивать вниз, на кучи листьев. А дом оказался еще интереснее: девятнадцатого века, красного кирпича, в нем раньше фабрика располагалась. В те времена умели строить: подвалы, чердаки, переходы, пристройки, лесенки – только броди!

Красный, как его называли, дом был в их городке весьма популярным, не сравнить с безликими хибарами времен Хрущева и Брежнева. Потолки – под четыре метра, кухни просторные, и почти во всех квартирах по два балкона. Да и расположен в самом центре: в одну сторону – два шага до моря, а если пойти в другую – через пять минут на главной улице окажешься.

Люди жили здесь, разумеется, непростые. Не городское, конечно, начальство – у тех своя резервация была, кирпичная новостройка, в двух шагах от райкома, – но тоже народ серьезный. Главный врач городской больницы, заместитель директора универмага, преподаватели единственного в городке вуза… Ну, а больше всего семей моряков. И почти у всех, конечно, дети, так что Маринке было с кем поиграть.

Сначала, правда, отпрыски местной элиты пытались от нее, дочки дворничихи, нос воротить: живет в подвале, ходит в обносках… Но Маринку жизнь уже успела научить бороться. Бороться за все. Вот и благосклонность соседской детворы она завоевала. Кого очаровала тем, что постоянно придумывала вылазки, какие-нибудь проказы, игры. Девчонкам страшные истории про черный рояль и зловещую руку рассказывала, они это обожали. Мальчишки зауважали, потому что камни едва ли не дальше всех бросала и по деревьям лазила лихо. А кому и по шее двинула.

Скоро и компания, и закадычные подружки появились. Особенно Маринка сошлась с Инкой. Та в их дворе была богачкой из богачек. Жила с родителями в пятикомнатной квартире. И модничала жутко – джинсы у нее появились чуть не у первой, и кроссовки настоящие, и магнитофон японский, и сланцы с бисером. Впрочем, любая бы смогла пижонить, будь у нее папа капитаном дальнего плавания. Бонов, то бишь валюты, чтоб отовариваться в специальном магазине, в семье без счета.