В Питер вернутся не все - Анна Литвинова

Да нет, Дима, я не плачу… Чего там плакать, господи… Двадцать с лишним лет прошло, поздно уж тут жалеть! Не было – и не было ничего, я так для себя решила. И по чему тут убиваться, раз все равно – не было?

Короче, позвонила я в тот же вечер Вадиму, сказала, что послезавтра буду в Москве, и попросила утром на вокзале встретить. Он такой был… любезный, но холодный… Никакого я отпуска брать не стала, а просто, как прибыли мы с рейсом в златоглавую, попросила девчонок своих перед бригадиром меня прикрыть, а сама переоделась и, как цивильная пассажирка, выскочила на перрон. Я ничего не загадывала, но в душе чувствовала, что дело-то для меня плохо оборачивается…

Так и вышло: он меня даже не встретил, прислал шофера. Тот меня в «Волгу» раздолбанную с надписью «Киносъемочная» посадил и повез куда-то. А я Москву тогда еще плохо знала, но все равно поняла: не в ту степь он меня везет – в чертову дыру, на окраину. Вот и башня Останкинская приблизилась, значит, на север едем, а квартира Вадика – в центре, «Мосфильм» с гостиницей «Украина» – тоже почти. Я шофера спрашиваю: «Куда ты меня везешь, Сусанин? » А тот усмехается: велено, мол, вас в гостиницу «Алтай» доставить. А я: «Не нужна мне никакая гостиница, никакой «Алтай». Где сейчас Прокопенко? » В ответ водила плечами пожимает: «А я откуда знаю! » Кричу ему: «Врешь! Вези к нему! » А он: «Да куда ж везти? Я и не знаю, где он! » – «Вези, – повторяю, – а то сейчас глаза тебе выцарапаю! »

Шоферюга остановился, из машины выскочил, помчался куда-то. Я рассмотрела: в телефонную будку бросился. Позвонил, поговорил с кем-то. С Вадимом, наверно. Возвращается: «Ладно, едем».

Ну, прибыли мы к знакомой проходной. В своих мечтах я туда, под вывеску «Мосфильм», как актриса каждый день приходила. Но в тот, последний раз, внутрь меня, как раньше Вадик на своей машине, не повезли. Водитель остановился на обочине, сказал: «Скоро к тебе выйдут, сиди жди». А сам ключи от «Волги» забрал и ушел.

Ждала я долго. Час, наверное, или даже больше. А кругом весна, одуванчики, птицы… Я и сомлела… Ночь у нас, проводников, известно какая: на пару часиков только прикорнешь… Проснулась от того, что кто-то – я на заднем сиденье устроилась, как барыня, – рядом со мной садится. Я со сна его обнимаю, шепчу: «Вадюшенька! » – а он холодно так меня отстраняет, говорит: «Ты чего приехала? »

Я не отвечаю, чуть не плачу, и он тогда начинает: «Фильм мой почти прикрыли, и надежды на то, что он будет снят, практически никакой. Соответственно, отпал и вопрос о том, что ты будешь исполнять в нем хоть какую-то роль. Да и вообще не советую тебе лезть в актрисы. Профессия плохая, потому что зависимая, пока ты молодая и спишь с режиссером, тебя снимают, а случись что, никому не нужна».

Все его намеки были ясны, как день, но я все равно сказала ему, просто потому, что должна была сказать: «А ты знаешь, что у нас с тобой будет ребенок? »

Он усмехнулся: «Да, я догадывался, почему ты примчалась». Полез в карман, достал конверт: «Вот, держи. Этого хватит с лихвой. Ты знаешь, что надо делать». Я спросила: «А если не знаю? » Он снова хмыкнул: «Ну, тогда научишься». А потом добавил: «Извини, у меня очень мало времени». И вылез из машины, бросив на прощание: «Тебя отвезут, куда скажешь…»

Вот и все. Вы спрашиваете, что было дальше? А что могло быть дальше? В смысле денег Прокопенко оказался щедрым человеком. В конвертике оказались не пятьдесят рублей, что нужны были тогда по такому случаю, а все пятьсот: десять широких, зеленых пятидесятирублевок. Но все равно этих денег мне не хватило бы, чтобы поднять и вырастить малыша – тем более в коммуналке на Восстания…

Потом я была замужем, дважды, а детишек мне бог больше не дал. Но меня врачи уверяли, что давняя операция с моими проблемами не связана, во всяком случае, напрямую. Говорили о каком-то бесплодии неясного генеза… То есть: и здорова, а детей все равно нет. Бог, наверное, наказал за тот грех.

И вдруг сейчас…

Знаете, Дима, меня его, Вадима, появление не потрясло. Старый он гриб, а все хорохорился, молодых охмурял… Сколько раз я думала: отольются ему мои слезки. Вот и отлились… Нет, я его не убивала… Все, что было между нами, случилось так давно и быльем поросло. Я ведь отчасти Прокопенко благодарна: он продемонстрировал мне, какими бывают мужики. Нет, я не имею в виду, какими хорошими или какими плохими. Я имею в виду масштаб. Вот чего-чего, а широты души у Вадика было не отнять. Сейчас-то он, может, и другой стал, жизнью слегка прибитый, а тогда… Размах – гигантский. Коль полюбил (ну, или там не полюбил, а просто я ему понравилась) – сразу зовет в кино сниматься. А раз в кино – то на главную роль. Ведет в ресторан – то в Дом кино или в «Националь». И гостиницу всегда снимает самую лучшую. А денег на аборт дает – пять сотен, не меньше. Да, в нем был масштаб.

Еще раз говорю: не я его убила. За что мне его убивать-то? Из мести, думаете? За ту историю двадцатилетней с лишним давности? За нерожденного ребенка? Ну, за это только в книжках мстят…

Меня единственное что расстраивает… Сказать? Ну, раз уж у нас пошла такая пьянка… Он ведь меня не узнал! Неужели я так уж переменилась? Неужели такая старая? Ну да, он сам постарел, и сильно… Но я-то его узнала! С первого взгляда! А он меня – нет. Начал передо мной рассыпаться, кто он такой и зачем в Москву едет… А то я его не знаю! Мне даже хотелось его спросить про одну интимную вещь. Про родинку, о которой любовницы только знают… Ах как бы у него лицо вытянулось… Да, не узнал он меня. Вот в чем засада-то…

* * *

Дима выпил вместе с проводницей едва ли не полбутылки водки. Если б не плеснул себе в пару к водочному стакан колы, куда регулярно тайком выплевывал «огненную воду», вряд ли б продержался: на старые дрожжи, да еще с недосыпа… Однако правильно учил его старый газетный мэтр Колосников: «Человек, не умеющий пить (или хотя бы делать вид, что пьет), потерян для журналистики. Журналисту лучше не уметь писать, чем не уметь пить».