Осиновая корона - Юлия Пушкарева

Рядом с Эвиартом комом валялась его рубаха и его кожаная куртка, обшитая железными пластинами… У дяди была точно такая же. В этот раз он решил поехать в Рориглан без доспехов – да и правда, зачем они ему, лорду, в родном наместничестве и в мирное время? Он не ждал никаких нападений. С обычными грабителями в лесу или на тракте он справился бы и так, а личных врагов в Ти’арге у него не было.

Или были? .. Те всадники – явно не простые грабители. Уна вспомнила, как слаженно и чётко они двигались, дрались, погоняли лошадей, как дождались их в засаде. Запланированная работа. Размеренная. Спокойная.

Так же безмятежно крестьяне Делга и Роуви косят траву и пропахивают поле. Так же Бри протирает тарелки на кухне или помогает матери-поварихе замесить тесто для пирога.

В грудь Уны склизким червём вернулась тошнота. Она заставила себя посмотреть ещё дальше – в нескольких шагах от оруженосца и служанки лежало что-то тёмное, завёрнутое в гербовый плащ… Окровавленное.

Она хотела подойти поближе, но её всё ещё пошатывало от слабости, а ноги и руки были словно чужими.

Слабость от Дара. Какое удобное самооправдание – на все случаи жизни… Должно быть, лорд Альен тоже пользовался им, когда оставил семью.

– Мы отвезём тело лорда Гордигера в замок, – сказала мать со скорбным смирением (как показалось Уне – чуть нарочитым). Скорее всего, она впервые назвала дядю Горо полным титулом; раньше ей такое и в голову бы не пришло. – И похороним его со всеми почестями. Он бился с этими подонками до последнего, кем бы они ни были. Это смерть воина.

Женщина с малиновыми волосами в последний раз подышала на зеркальце и снова прикрепила его к поясу. Уну серебром оцарапал её взгляд – мгновенный, исподлобья, нечеловечески проницательный. Женщина жадно выискивала что-то в её лице.

Отражения смотрят так на всех людей с магией в крови – или дело в ней самой? Уне стало ещё больше не по себе – хоть и казалось, что «ещё больше» просто некуда.

Маленькая служанка громко высморкалась в лист подорожника. Она сидела у обочины, привалившись спиной к осинке, и с крупной дрожью раскачивалась из стороны в сторону. Она старательно не смотрела ни на рану Эвиарта, ни на тело милорда, ни на колдунью с зеркалом…

Ни на свою молодую госпожу.

Ничего уже не будет, как прежде. Отныне – действительно ничего. Это знание обрушилось на Уну, придавив ей плечи – как горсть градин, на которые так щедра осень в Кинбралане.

Кто-то хотел убить их. Их всех – знатную, гордую, почти обнищавшую, замкнутую семью Тоури, возвращавшуюся из невинной поездки к родственникам. Возможно, кто-то нанял тех мужчин специально, чтобы убийство походило на обычный дорожный грабёж.

Возможно, смерть Риарта Каннерти тоже искусно замаскировали, придав ей повседневные, бытовые черты. Говорят, король Хавальд Альсунгский всюду водит за собой приручённых волчат, а иногда ещё и зовёт их «щеночками»; вот, примерно то же самое

Уна стиснула в кулаке сапфир на цепочке, и острые грани врезались ей в ладонь. Пусть ей станет ещё больнее, пусть боль затопит её целиком, с пяток до макушки – тогда, по крайней мере, она не обязана будет думать…

Кого теперь больше боятся слуги – большой вопрос. Неведомых злоумышленников, Отражений или её саму, много лет прятавшую колдовство, точно чудище под кроватью?

– Мы поможем вам перевезти тело, – мягко сказала женщина, тряхнув головой. Она щёлкнула пальцами – и возле маленькой служанки вспыхнул не голубой, а морковно-рыжий огонёк. Он дарил уже не столько свет, сколько тепло; девочка сначала шарахнулась прочь, но потом боязливо придвинулась ближе. Её дрожь немного утихла. – Так будет быстрее. Вам ведь нужно в замок Кинбралан? Мы с Гэрхо тоже направляемся на север.

– С Гэрхо? – напряглась мать. Женщина кивнула на холм.

– С моим сыном. Сейчас он, полагаю, разбирается с тем лучником, который причинил вам столько хлопот. – (Колдунья нерешительно улыбнулась, и на щеках у неё появились прелестные ямочки – таким позавидовала бы любая леди, даже из тех, что годами живут при дворе наместника в Академии. Уна поймала себя на том, что не может даже примерно определить её возраст). – Их тела, кстати, лучше всего будет сжечь… Если Вы, конечно, не возражаете.

Мать скрестила руки на груди. Её черты заострились; всё милое и женственное, всегда так душно благоухавшее в ней, куда-то ушло, уступив мстительному и жестокому. Уна всего несколько раз в жизни видела её такой – но сейчас понимала, что это не в последнюю очередь вызвано огненным шаром.

Её огненным шаром. Магическим – бесстыдно-магическим для королевства Альсунг.

– Я не возражаю, – ледяным тоном ответила она. – Можете оставить их воронам и диким зверям. Так было бы справедливее…

– …Но вызвало бы лишние вопросы, – проворковала женщина. – Разумнее избавиться от следов и помалкивать об этом нападении, миледи. До тех пор, пока не выяснится, кто и почему желает вам зла.

Тут Эвиарт простонал особенно громкое проклятье – видимо, у его врачевательницы оказались слишком длинные ногти. Колдунья покосилась в их сторону, проверяя, не нужна ли помощь. Уна просто стояла на темнеющей дороге, кутаясь в грязный плащ. Вот так таращиться на Отражение было, пожалуй, не очень-то учтиво – но она чувствовала неодолимое желание заговорить с нею… И ещё она чувствовала себя бесполезным, неловким, чересчур долговязым столбом. На женщине-Отражении был серый балахон, пузырящийся по бокам, а на Уне – тёмно-синее платье с серебряным шитьём; но статуса бесполезного столба это не отменяло.

– С чего Вы взяли, что дело в нас? – (Мать приподняла идеально подчернённую бровь). – Все знают, что на главном тракте полным-полно лихих людей. Летом здесь много торговцев и путников вроде нас, вот они и разгулялись.

Разгулялись. Уну потянуло нервно расхохотаться. Иногда мать говорила, как простушка, – в те моменты, когда забывала о величественно-любезной маске леди Тоури. Раньше Уна часто спрашивала себя, какой мама была в её годы? .. Наверное – куда более открытой и доверчивой, чем сейчас.

И куда менее несчастной.

Колдунья покачала малиновой головой. Небо уже окончательно затянула тьма; Отражение освещали только два магических огонька да убывающая луна, от которой будто откусили ломоть.