Осиновая корона - Юлия Пушкарева

Палец Уны замер на одной из строчек рецепта, и Индрис решила, что её озадачил ингредиент. Маленькая смуглая рука по-свойски обхватила край столешницы.

– Что-то не так, Уна? – (Уже с неделю назад из речи Отражения исчезло насмешливое «миледи»). – Это обычная ежевика. Её тут полным-полно.

Уна перечла полувыцветшую строчку, а потом и следующие за ней. «Листья ежевики, собранные лично волшебником или травником в третью или седьмую ночь лунного цикла. Волшебник или травник должен высушить листья и измельчить их в порошок серебряным орудием. Вес листьев составляет половину от веса мяты и кленовой коры, взятых вместе. При большем весе мышцы и связки воина перенапрягутся, и он может пострадать».

– Строгие пропорции, – пробормотала Уна, стараясь не вдаваться в то, как такое вообще возможно. Индрис кивнула, заправив за ухо пушистую прядь; её волосы из благопристойных тёмно-каштановых уже превратились в винно-красные.

– Пропорции – главное при изготовлении зелий. Всякое их нарушение приводит к гибели целого. Я выбрала этот рецепт, именно чтобы приучить тебя к внимательности и аккуратности. Он несложен, но для этого идеален. Мы всегда предлагаем его способным ученикам.

Явно только «беззеркальным», подумалось Уне. Трудно представить, чтобы мать учила Гэрхо «внимательности и аккуратности» – а если и учила, то безуспешно.

Но она, конечно, не стала произносить это вслух.

– Ни разу не встречала ежевику в окрестностях замка.

– Зато я встречала, – улыбнулась Индрис. – В осиннике за западной стеной, у усыпальницы вашего рода. Через две ночи как раз будет нужная фаза луны.

– И я пойду собирать ежевику? – спросила Уна, чувствуя детский азарт и немного его стесняясь. Правда, смущает место: имеет ли она право так быстро тревожить отца и дядю Горо своими, как выражается мама, «заумными игрушками»? Имеет ли право предаваться чему угодно, помимо скорби? .. Её новое зеркало вздрогнуло, всей рамкой вжимаясь в пояс; Уна ещё не привыкла к нему и испуганно выдохнула. – Мне не хотелось бы идти одной. В первый раз, по крайней мере.

– Я пойду с тобой, если хочешь, – просто сказала Индрис. – Но вообще посоветовала бы тебе пригласить леди Мору.

Уна нервно усмехнулась и отодвинулась от колдуньи. Она просто не знает, о чём говорит.

Или всё-таки знает?

Порыв ветра из окна, принёсший запах зелени и влажного камня, пролистал страницы книги о травах и животных Ти’арга. Ежевика, значит… Уна вздохнула.

– Она ни за что не согласится.

– Да ну? – Индрис с сомнением цокнула языком. – А я почти уверена, что согласится. Вам давно пора поговорить начистоту.

– О моей магии или об убийцах на тракте?

– И о том, и о другом. – (Серебряные глаза Отражения изучающе прощупывали лицо Уны – опять). – Но вообще-то я имела в виду третье… Самое важное. Ты знаешь, о чём я, Уна. И сбор ежевики отлично подходит как повод.

Уна опустила глаза, стараясь удержать сбившееся дыхание. Несколько дней назад, на одном из занятий, их с Индрис беседа вдруг стала особенно откровенной. Наверное, этому поспособствовало отсутствие Гэрхо: мальчик-юноша унёс свою юркую костлявость на кухню – якобы чтобы помочь слугам с ужином, но скорее уж (как подозревала Уна) чтобы стянуть побольше кусков сладкого пирога и продолжить опустошать запасы варенья. Если бы мать знала, как вольготно Отражение чувствует себя на кухне и в кладовых Кинбралана, ему бы не поздоровилось. Никакая магия не спасла бы.

В том разговоре Уна призналась, что часто видит странные сны – то о прошлом Обетованного, то о родных и знакомых, то вообще непонятно о чём. «О, ночные кошмары – постоянные спутники Дара, когда он пробуждается. Тем более, если он так силён и крепок, как твой. Так что даже не пробуй беспокоиться об этом», – беспечно утешила её Индрис, выхватив пару кислых вишен из миски на столе.

На вишнях они отрабатывали чары невидимости – те самые, в которых Уна позорно провалилась в случае с кольцом. Оказалось, что дело просто в объекте: чем он жёстче и больше, чем сложнее будет протекать заклятие. Конечно, ни в одном из доступных Уне источников нельзя было встретить таких рекомендаций. Вообще, рядом с Отражениями многое в магии начинало казаться более ясным и каким-то… чуть ли не повседневным, домашним. Уна привыкла к почтительному трепету перед тайнами волшебства, но сейчас он исчезал, уступая место чему-то новому. Другому отношению, для которого ей пока было трудно подобрать имя.

Тогда Уна впервые за долгое-долгое время расслабилась; впервые за многие дни – если не считать зарождения зеркала, ошеломительно яркого воспоминания и самой большой загадки в её уроках. Ей захотелось окунуться в доверие к Индрис, как в тёплую ванну, и наконец-то рассказать ей то самое, тревожное, до сих пор нагонявшее жуть. Уна поделилась своим сном об отце, мёртвой лисе и розах. Она говорила спокойно, скупо и без лишних деталей роняя слова, но щёки горели, а сердце билось часто-часто, точно у влюблённой. Индрис, как всегда, пристально наблюдала за ней, а затем спросила: «А к чему склоняешься ты сама? Принять это за Дар или за собственные страхи? »

Вопрос звучал так нелепо, что Уна рассмеялась – но смех быстро угас, перейдя в какое-то старческое кряхтение. Она промолчала, хотя собиралась заверить наставницу, что подобных страхов у неё никогда не было. Что она никогда не сомневалась в том, кто её отец. Это был Дарет – безропотный и робкий лорд-калека, человек, которого она видела дважды в сутки, аккуратно и точно, как по часам; человек, от которого она всё детство слышала одни и те же слова. Лорд Дарет, мечтающий о людях, здоровых ногах и свободном, как прежде, Ти’арге. Во всём, до своего же глухого раздражения (если не сказать – злобы) покорный леди Море, заботливой супруге. Вечно кашляющий ценитель фруктов, а ещё – летних дождей и гроз; в этом их с Уной вкусы сходились.

Ведь так? Ведь это был он?

Это не мог быть никто, кроме него. Мать…

Образ с пугающей яркостью соткался в голове Уны – соткался из тёмных нитей, наверняка не без помощи старухи Дарекры. Новый, запретный образ; прежде ей удавалось высекать из себя такие мысли. Мать – это свято, как всем известно, как есть; нельзя думать о ней – вот так.