Украинский Чапаев - Иван Никитчук

Здесь он родился. Не понять, то ли крики болотных птиц, наполнявшие одинокую хату, то ли шум болотных кустарников пугал ребенка, только маленький Мыколка все плакал, кричал по ночам, плохо рос и смотрел на мать таким глубоким, старчески умным взглядом, что мать в тревоге отворачивала от него глаза. Не раз она в страхе даже думала, от нее ли этот ребенок.

Туго рос ребенок, но все же подрастал, и не опомнились, как привелось шить ему штаны, оставаясь все таким же чудным. Смотрит перед собой, а видит что-то далекое…

Когда ему исполнилось 7 лет, он уже смотрел на мир по-другому. Он многое знал. Умел различать различные травы, понимал, о чем говорят птицы, о чем кукует кукушка. Знал, что на свете властвует нечистая сила, мог рассказать и о русалках, которые на заре выходят с воды на берег, чтобы петь песни, придумывать рассказы об утопленниках… Весь мир был как сказка, полная чудес, таинственная, интересная и страшная…

Но вскоре все это захватил тяжелый крестьянский труд с восходом и до захода солнца…

Всю свою жизнь собирался Мыкола бросить бедные солонцеватые земли родного Полесья. Жалкий ее клочок не вознаграждал за его труд. Слышал он, что где-то далеко в Сибири нежится сухая, без болот и лесов земля, жирная и щедрая, наполненная нерастраченной силой. Рвался туда смолоду, но так ничего и не вышло, а с годами желание угасало. И все же, каждый раз, когда слышал о пустующих в Сибири землях, на которых гниют на корню вековые деревья, сердце его учащенно начинало стучать.

– А может, поедем, Саша? – всякий раз после этого спрашивал он старшего сына. – Деваться надо куда-нибудь, не проживем мы на своем клочке.

Но каждый раз остужали разгоряченную голову отца, не по годам расчетливые слова сына:

– Нет, батя, земля сибирская спокон веков не знает, что такое плуг. Как мы ее будем обрабатывать, зубами разве грызть? Нужны волы или лошади. А у нас с тобой всего по одной рубашке. Да и те все в заплатах…

Так Мыкола Щорс и не собрался с духом, не кинул свои края. Все силы до остатка вложил в безжалостно скупую белорусскую землю. Нестарым еще лег в нее и сам вслед за женой…

Александр, хоть внешне и походил на отца, но характером вышел другим. Такой же щуплый, сухощавый, невелик ростом, но не в пример отцу замкнут, трудно сближался с людьми.

Земля его не привлекала, больше тянулся к верстаку. Когда исполнилось 19 лет, решил вовсе расстаться с землей и покинуть отчий дом. Увез с собой лишь латаную перелатанную фуфайку, да еще фанерный сундучок с кое-каким инструментом. Это все, что смог выделить Мыкола Щорс сыну из своего хозяйства.

Прощаясь, отец прослезился:

– Ну, что, сынок… Дай бог тебе удачи… Может, ты найдешь свою более счастливую долю, чем моя…

За порог не провожал. По давнему преданию это была недобрая примета: тоска заест сына по родной хате…

На перекладных добрался Александр до Минска, а оттуда поехал железной дорогой, чугункой, как здесь ее называли. Ехал не долго, и через полторы сотни километров сошел на маленькой станции Сновск. В вокзальном буфете его внимание привлек поджарый, с чахлой соломенной бороденкой мужик. Шум вокзала, свистки паровозов мешали Александру слушать. Из обрывков разговора он понял: свежесколоченная артель направляется на Черниговщину, в казачье село Носовку. Село большое, на реке Снов, земли там супесные, леса сосновые, сухие, без болот. Но не земля и даже не лес интересовали Александра. Тот, кто вел разговор с мужиками, брал за душу другим. Недавно там проложили чугунку, начал расстраиваться пристанционный поселок, закладывалось крупное депо. Перспективы для рабочих рук открывались огромные. Вот он длинный рубль, и, оказалось, совсем рядом.

Александр робко подошел к группе совещающихся мужиков:

– Простите меня великодушно. Послышалось мне, что вы артель собираете… Так не будет ли на то ваша ласка, чтобы и меня в нее включить? ..

Александр с трепетом в душе ожидал ответа.

– А почему бы и не включить, добр человек, если умеешь что-либо делать и не ленишься к тому же, – ответил тот, кто казался за старшего.

– Мы к работе привыкшие, могу работать по дереву, слесарничать…

– Нам такие как раз и нужны… Ну, что, мужики, берем парня в артель? – обратился он к окружавшим его артельщика.

– Берем… берем… почему не взять, – раздались вразнобой голоса.

– Ну, считай, вопрос решен. Тебя как звать?

– Александр Щорс.

– А меня, Михаил Табельчук. Вот и познакомились…

Так и прибился Александр Щорс к Табельчуку в подручные. Все лето ставили срубы домов, строили сараи, клуни. Заработки шли немалые. Но на покров день расстался Щорс с строящимся новым поселком Сновском. Из Минска пришла повестка идти в армию. Михайло Табельчук не скупился на добрые напутственные слова, звал вернуться после службы:

– Срубишь дом, введешь в него молодую хозяйку… И заживешь припеваючи. Заработков, как видишь, здесь на многие годы хватит.

Александр обещал…

Сдержал Александр Щорс слово. Годы прошли – вернулся Александр отставным солдатом.

Поселок Сновск возник в последней четверти XIX века. В 1871 году у сел Носовка, Коржовка и Гвоздиковка пролегла железная дорога, связавшая Белоруссию с Украиной. Через тихий, полноводный Снов – приток Десны – перешагнул ажурный на каменных быках мост. По этому мосту и повалил безземельный и безлошадный люд из гнилых болот Полесья на сухие, здоровые места Черниговщины. Вокруг станции и депо бурно шла застройка жилыми домами.

Пришлые лепились ближе к станции. Они-то и давали рабочую силу депо и железной дороге.

К концу века Сновск обрел облик пристанционного поселка. Станция внесла большие перемены в жизнь села. Батраки, а за ними и беднейшие селяне прибивались к железной дороге, к рабочему ремеслу. Применение своим натруженным рукам находили в избытке – вместо вил, кос брались за молотки, кирки, топоры. Бурно развивались ремесла, торговля. В Сновске появились целыми семьями жестянщики, сапожники, веревочники, портные, плотники, кровельщики, гончары. Добрую половину работных рук забрали кирпичные мастерские, депо и стрелочные будки.

Кроме белорусов-умельцев, из Гомеля и других мест в Сновск переселилось немало еврейских семей. Многодетные евреи строили длинные деревянные флигеля на два отдельных входа, с крытыми крылечками на улицу, непременно дощатый пристрой – лавочку. Торговали всем – от марафета, иголок до тульских самоваров и николаевской водки. Мясные лавки, булочные и галантерейные магазины обступали привокзальную площадь.