Украинский Чапаев - Иван Никитчук

Осенью воскресными днями кишел базар. Селяне прибывали на возах. Везли битую и живую птицу, сало, вели скот. Среди них располагались бондари, гончары и прочие мастеровые со своим товаром. Шел извечный торг, обмен продуктов на товары. Тут же удачную покупку, да и неудачную, обмывали – ставили магарычи. Колокольный звон собирал сирых, калек, юродивых, таборами к реке сворачивали цыгане. Разряженные, в цветных лохмотьях, серебряных монетах, цыганки со стаями голопузых цыганят назойливо околпачивали простодушных селян. Пока цыганка гадает по ладоням, на зеркальце, цыганята обчистят весь воз, что достанут на вытянутую детскую руку. А их мужья, бородатые, горластые, в добрых сапогах и картузах с лакированным козырьком, в рубахах и штанах, исполосованных в ленточки, сбывали с рук пятнистых кляч. Сивобородые раскладывали прямо на земле поковки из железа – ножи, топоры, печные принадлежности, иные водили на цепи серого от пыли медведя. Вечерами в таборе устраивали пьянки с плясками, песнями и драками. Сновцы толпами собирались на цыганском берегу. Манила, вызывала любопытство чужая бездомная, кочевая, свободная жизнь…

Мало-помалу прижился Александр Щорс в Сновске. Михайло Табельчук помог ему устроиться в депо. Под его надзором освоил профессию деповского слесаря, получил рабочее место с верстаком. Начал самостоятельно зарабатывать себе на хлеб.

Среди чужих людей почти родной ему стала семья Табельчуков. Особенно близко сошелся со старшими детьми Михайла – Петром, Николаем и Казимиром. Хотя и была значительной разница между ними в летах, но это не мешало подросткам дружить с усатым отставным солдатом, делиться с ним своими секретами.

Особой привязанностью отличался Казимир, Казя, как звали его в семье. Это был худой, долговязый мальчик лет 5–6, с пытливым взглядом серых, как у отца, глазами. Его интересовало буквально все, и поэтому он всех одолевал вопросами. Почему тонет человек в реке? Почему птицы летают и не падают? Почему ветки качает ветер и откуда сам ветер? .. Эти вопросы ставил в тупик, прежде всего, отца Михайлу. Отмахивался от назойливого сына, делал сердитый вид:

– Отцепись ты, репьях. К батюшке ступай Николаю. Или к своим богомазам… Те втолкуют…

Надо сказать, что у Казимира было еще одно увлечение, даже, скорее, страсть. Он очень любил рисовать. Каждую весну перед пасхой, в церкви появлялся длинноволосый старец богомаз с юнцом помощником. Как звали старца и откуда он родом, никто не знал. Звали его все Богомазом. Сам он реставрировал иконы, а помощник красил краской паперть, окна, двери. Казя в такие дни не отходил от Богомаза, внимательно присматривался, как тот краски разводит, как он их кладет на холст. Все запоминал, а дома сам пробовал делать тоже самое. Рисовал на всем, что под руку попадало – на бумаге, на подоконниках, на стенах. Сестра, Александра, не успевала забеливать его рисунки…

Михайло, видя такую тягу сына, решил потратиться. Заказал знакомому машинисту, чтобы тот привез из Гомеля Казе краски настоящие и щетинные щетки. Казя, получив такое богатство, был на седьмом небе от счастья. Не уставал рисовать. Все стены были увешены его художествами. Домашние и соседи, подойдя к фанеркам с рисунками, пытались рассмотреть, что на них изображено. Долго всматривались, пожимали плечами, переглядывались… Для них это была обычная мазня.

Казя обижался:

– Эх, темнота! .. Масляную картину надо рассматривать издали.

И, действительно, отойдя на несколько шагов, можно было увидеть облака, хаты, деревья, знакомый мост через речку и даже купающихся ребятишек. На солнце играл серебряными искрами пруд, как будто рыбы купались в нем, а за ним, на взгорье пряталась за деревьями церковь. За кустарником лежал широкий и зеленый луг, порезанный извилинами реки…

Этот секрет масляной живописи Казимир подсмотрел тоже у Богомаза. Он видел, как тот клал на холст краски свободно, с избытком. Получалось коряво, а отойдешь – и краски оживают.

Но после окончания церковноприходской школы Казимира не отдали в художники. За обучение надо было платить большие деньги, которых, конечно, в семье не было. Отправили его в Вильно, в железнодорожное училище…

Жил Александр размеренно, ни о чем особенно не задумываясь, тем более о женитьбе: сторонился он женщин, считал, что его время женихаться прошло. Но жизнь оказалась сильнее. Заразом оборвалась его холостяцкая жизнь. Одним словом – судьба. А судьбу, как говорили старики, не обойдешь и не обманешь. Прямо наваждение какое-то. Рядом, у Табельчука, подросла старшая его дочь, Александра. Началось все как-то неожиданно, по весне. До того обращался с ней как с девчонкой. Давал даже шлепков, угощал пряниками по праздничным дням, не скупился и на поучения. И вдруг обнаружилось… совсем взрослая, невеста. Потерял Александр покой, заполнила Александра его мысли и сердце. Утром и вечером тер руки с мылом, брился каждый день. Раньше сам подстригал усы – нынче прибегал к помощи еврея-цирюльника. Справил пиджачную пару из недорогой шерсти, белую рубаху, полуботинки, в довершение обзавелся тростью и гамашами бежевого цвета. Каждый вечер пропадал у Табельчуков! Засиживался до ночи, норовил подсесть ближе к Александре. Побыть с ней наедине… И Александра ответила горячим любовным жаром…

Не ждали свадебной поры – покрова. Отгуляли свадьбу на спаса, по теплу.

Год молодые жили у Табельчуков. Но Александр мечтал о своем собственном доме. С осени еще приглядел он пустырь на Новобазарной улице, меж базаром и депо. Всю зиму завозил кругляк, тес, кирпич. С приходом тепла началась стройка – зазвенели пилы, засверкали топоры. В артель кликнули соседей. Верховодил Михайло.

Вскоре красовался сруб – желтый, нарядный, звено к звену, выставился на улицу свежеструганный частокол. Александр насажал яблоневых саженцев, вдоль ограды – кустов красной и черной смородины. Вырыл колодец. Молодая семья переехала в свой собственный дом.

Не задержались и с рождением ребенка. Родился первенец – сын! Всем семейством выбирали ему имя. Перебрали всех родных и близких, но сошлись на одном – назвали Николаем, как деда.

Новорожденного, как водится, понесли в церковь. С кумовьями таскался и дед Михайло. Заглядывая через плечо попа в толстую книгу записей, подсказывал:

– Мая двадцать пятого дня одна тысяча восемьсот девяносто пятого… Рабочий родитель-то.

Поп хмуро свел клочковатые брови.

– Нет в России такого сословия. Из крестьян младенец. Крестьянство – опора царю и отечеству. Да и столп духовному престолу. Захлопнув книгу, смилостивился:

– Расти внука, Михайло Антонович…

Сбылась у Александра давняя его мечта – обрел собственный кров, семью. Четвертый десяток разменял. Иным за всю жизнь того не иметь. Но осталась еще одна – самая заветная…